Перчатка для смуглой леди
Шрифт:
— В нашем деле никогда не знаешь заранее, сколько продлится та или иная беседа, — заметил Аллейн.
— От моего внимания не ускользнул тот факт, — сказал Найт, — что кое-кто поспешил почтить вас визитом.
— Вы имеете в виду Хартли Гроува? — отозвался Аллейн. — Да, ему пришла в голову одна мысль.
— Ему нередко приходят в голову разные мысли, и большинство из них крайне возмутительны.
— Правда? Эта мысль была вполне безобидной. Я хотел вас спросить, вы обращали внимание на его пальто?
Мистер Найт обращал внимание на пальто мистера Гроува, что и подтвердил кратким и безмерно неприязненным ответом.
— Чему тут удивляться? — сказал он. — Очередное проявление его натуры. Боже, что за одеяние! Какая безвкусица!
Нетрудно было догадаться, что Найт не знает о подарке, сделанном Гроувом сторожу.
Аллейн коротко расспросил Найта о его передвижениях в субботу вечером. Найт на своем «ягуаре» поехал из театра домой, где, как обычно, прислуга, итальянская супружеская пара, подала ему ужин. Он полагает, что прибыл домой в пол-одиннадцатого, и больше никуда не выходил, но у него нет тому бесспорных доказательств.
Совершенная непогрешимая мужская красота не относится к разряду распространенных явлений. Маркус Найт был наделен ею в огромной мере. Его овальное лицо с тонким чертами, изящный нос, слегка раскосые глаза и пышные блестящие волосы могли бы стать предметом мечтаний живописца эпохи Возрождения или, например, неизвестного художника, написавшего портрет неизвестного человека, который позже стали называть графтоновским портретом Шекспира. Идеальное телосложение, угадывавшееся сквозь любую одежду, и грация пантеры дополняли его облик. Сколько ему было лет? За тридцать? Меньше? А может, сорок? Это не имело значения.
Аллейн, высоко оценив удивительное воплощение образа Шекспира, осторожно перевел разговор на работы коллег Найта. Ведущий актер обнаружил абсолютно эгоистическое, однако весьма проницательное понимание пьесы и нескрываемую профессиональную ревность к достижениям других актеров, в особенности Гарри Гроува. По мнению Найта, Гроув неверно понял роль мистера В. Х. Исполнитель работал на дешевый эффект, впадая в вульгарность и даже иногда в непристойность.
Аллейн заговорил о краже перчатки и документов. Найт выразил радость по поводу повторного счастливого обретения реликвий и принялся с крайней озабоченностью расспрашивать Аллейна, точно ли они не повреждены, существует ли абсолютная уверенность на этот счет. Аллейн подтвердил, что с реликвиями все в порядке, и завел речь об их баснословной стоимости. Найт несколько раз серьезно кивал, медленно и с необыкновенно значительным видом, который, по наблюдениям Аллейна, любят на себя напускать люди актерской профессии. Кивки более походили на поклоны.
— Уникальные вещи, — сказал Найт, мелодично растягивая слова. — У-ни-каль-ные!
«Любопытно, — подумал Аллейн, — что бы он сказал, если б знал о подмене, совершенной Джереми».
— Ну что ж, — непринужденным тоном заметил он, — по крайней мере, мистер Кондукис и его загадочная американская покупательница могут спать спокойно.
— Покупательница?
— Я употребил существительное в женском роде? — воскликнул Аллейн. — Странно. Наверное, вспомнил о миссис Констанции Гузман.
В переменах, которые затем произошли во внешности Найта, было что-то захватывающее. Его лицо то наливалось темно-малиновой краской, то смертельно бледнело. Он сдвинул брови, приподнял верхнюю губу. Аллейн мог только пожалеть, что роль Уильяма Шекспира не предполагала возможности продемонстрировать физические признаки ярости.
— Что, — прогремел Найт, вставая, — что этот человек, Гроув, рассказал вам?! Я требую ответа. Что он рассказал?
— О миссис Констанции Гузман? Ничего. Что с вами?
— Вы лжете!
— Вы ошибаетесь, — сдержанно произнес Аллейн. — Гроув не упоминал ее имени. Уверяю вас. Просто она очень известный коллекционер. А в чем, собственно, дело?
Найт молча испепелял его взглядом. Фокс прочистил горло.
— Поклянитесь, — на тихой и низкой ноте начал Найт, постепенно доводя звук до крещендо, — поклянитесь, что имя этой женщины не… э-э… не было… э-э… упомянуто в связи с моим собственным именем. Здесь в этой, комнате, сегодня. Клянетесь?
— Нет, поклясться не могу. На самом деле ее имя было упомянуто.
— Все знают! — взревел Найт. — Вся презренная шайка!Он трепал своим грязным языком повсюду. Не пытайтесь возражать мне. Он предал меня. Я доверился ему, о чем глубоко сожалею. Проявление слабости. С моей стороны. Тогда я не знал, каков он на самом деле: лживый, лживый человек. — Найт направил указательный палец на Аллейна. — Ей… мисс Мед… Дестини он тоже рассказал? Можете не отвечать. Я вижу по вашему лицу. Рассказал.
— Я не беседовал с мисс Мед, — покачал головой Аллейн.
— Они вместе смеялись, — прорычал Найт. — Надо мной!
— Мне понятна ваша реакция, — сказал Аллейн, — но, прошу прощения, насколько мне известно, она не имеет никакого отношения к нашему делу.
— Имеет! — пылко возразил Найт. — Черт возьми, имеет, и я скажу вам почему. Я обязал себя сдерживаться, я не позволял себе говорить об этом человеке. Проявлял щепетильность, не желая, чтобы меня заподозрили в пристрастности. Но теперь, теперь!Я скажу вам, что думаю. Я абсолютно убежден, что если, как вы настаиваете, этот несчастный мальчик не виновен и подвергся нападению человека, убившего Джоббинса, и если он придет в сознание и вспомнит, кто напал на него,то он без всякого сомнения укажет пальцем на В. Хартли Гроува. Попомните мои слова!
Аллейн, пять минут назад догадавшийся, к чему клонит разбушевавшийся Найт, помолчал, сколько требовалось, с потрясенным видом, а затем спросил Маркуса, есть ли у него какие-нибудь причины, кроме тех, торопливо добавил Аллейн, которые он уже высказал, для обвинения Гарри Гроува в убийстве. Оказалось, что особых причин нет. Кроме туманных и невнятных намеков на репутацию и сомнительное прошлое Гроува, Найт не смог предъявить ничего. По мере того как гнев Найта стихал, а стихал он очень медленно, сила аргументов ослабевала. Маркус заговорил о Треворе Вире и сказал, что не может понять, почему Аллейн исключает возможность кражи реликвий Тревором, его последующей стычки с Джоббинсом, опрокидывания постамента на сторожа и бегства через бельэтаж, столь стремительного, что мальчик, наткнувшись с разбега на балюстраду, не удержался и рухнул вниз. Аллейну вновь пришлось доказывать несостоятельность подобных рассуждений.