Перед закатом Земли (Мир-оранжерея)
Шрифт:
Троица толстопузых жалась друг к другу и дрожала от страха и невыносимости ожидания. Ни один из них не решался взглянуть вниз, все они смотрели только вперед.
– О пуза и хвосты! Навстречу нам движется голодное место холода и вечной ночи, которое пожрет нас! Ну почему мы не умерли счастливо давным-давно, когда жили все вместе и так приятно давным-давно потели жарким потом все вместе.
– Эй, вы, кучка жалких нытиков, а ну-ка замолчите! – крикнул им Грин, хватаясь за палку. Его голос стал пустым и невыразительным, хотя и звучал громко
– О великий маленький бесхвостый пастух, ты должен был проявить к нам милость и убить нас своей жестокостью давным-давно, в те времена, когда у всех нас еще росли наши счастливые милые хвосты, когда мы еще могли радостно потеть все вместе. А теперь мы движемся в самую пасть черного старого и холодного мира, который вот-вот схватит нас, бедных милых бесхвостых щепок, своими зубами. О, бедные мы!
Ничто уже не могло остановить плач толстопузых. Впереди них лежала страна тьмы, слои которой нарастали друг на друга.
Посреди видимого пространства этой пятнистой тьмы высился единственный холм. Держа груз ночи на своих изломанных плечах, этот холм возвышался перед людьми непоколебимым призывом. Солнце золотило своими лучами его вершину, олицетворяющую последнее противление светлого мира окружающей тьме. Вокруг холма мир был скрыт во мраке неизвестности. Первые густые безвозвратные тени уже сгущались вокруг них. Ходульник начал подниматься вверх, выбираясь из низины снова на свет; оглянувшись по сторонам, люди увидели в низине еще пятерых ходульников, растянувшихся в цепь – одно из растений шло совсем близко к ним, четверо других едва можно было различить во мраке в отдалении.
Подъем давался ходульнику с трудом. И тем не менее он выбрался на свет и продолжил свой путь без какой-либо остановки.
Лесу тоже удалось перебраться через низину теней. Чтобы пробраться через мрак низины, Лесу пришлось многим пожертвовать: дабы разрастись на последних метрах освещенной солнцем земли, Лес сбросил свои последние листья. Здесь, на склонах глядящих в сторону вечно уходящего за горизонт солнца, еще можно было заметить Его последние потуги выглядеть так же величественно и достойно, как в жаркий краях.
– Как ты думаешь, Грин, может быть ходульник остановится здесь? – спросила Яттмур. – Как ты полагаешь?
– Откуда мне знать. Что ты спрашиваешь меня?
– Он должен здесь остановиться. Куда и зачем ему идти дальше, там же нет ничего?
– Я не знаю. Я же сказал тебе. Я ничего не знаю.
– А твой сморчок?
– Он тоже ничего про это не знает. Оставь меня в покое. Давай спокойно подождем, что будет.
После этого замолчали все, даже толстопузые рыболовы и те затихли, неподвижно сидя среди шестидольного тела ходульника и с выражением отчаяния, надежды и страха глядя по сторонам на разворачивающийся жутковатый пейзаж.
Ничем не намекнув на то, что момент остановки скоро наступит, ходульник подошел вплотную к склону холма и медленно, но упорно принялся взбираться вверх. Длинные ноги растения продолжали выискивать и нащупывать самые безопасные места среди чахлой растительности и рытвин на склонах холма, и сидящие на нем поняли, что целью длинноногого странника является никак не освещенный умирающим солнцем склон холма, последнее прибежище света и тепла среди преисподней тьмы, а нечто находящееся еще дальше впереди. Ходульник продолжал свой путь, достиг вершины холма и, перевалив через нее, тем же мерным шагом начал спускаться, проделывая все это с размеренностью растительного автомата, которого его седоки внезапно возненавидели всей душой.
– Нужно спрыгнуть! – воскликнул Грин, поднимаясь. – Я прыгаю первым.
Яттмур, заметив, какими дикими сделались глаза ее мужа, попыталась угадать, кому на самом деле принадлежали эти слова, сморчку или самому Грину. Обхватив себя в отчаянии руками за грудь, она закричала, чтобы Грин не смел этого делать, что он разобьется. Грин замахнулся палкой, чтобы ударить Яттмур, но рука его застыла в воздухе – в то время как ходульник, не останавливаясь ни на мгновение, наконец спустился с холма к самому его подножию.
Последний луч солнца упал на них. Последний раз они взглянули на мир, осиянный золотистым солнечным светом, пронизывающим мутноватый здешний воздух, на Лес, с коричневой редкой листвой или совсем без листвы, на другого ходульника, появившегося сбоку неподалеку от них. Потом вершина холма поднялась над ними, и они окунулись в мир вечной тьмы. В один голос с их уст сорвался крик ужаса, крик, разнесшийся по бесплодным пустошам, теперь окружившим их, отразившийся эхом и затихший в отдалении.
С точки зрения Яттмур, исход их пути теперь мог быть только один. Они ступили в мир неминуемой гибели, и очень скоро смерть придет за ними.
Совершенно уже не в силах о чем-либо думать, она потерянно спрятала лицо в мягких волосах на толстой спине ближайшего к ней толстопузого и просидела так неизвестно сколько времени, пока продолжающееся мерное покачивание ходульника не убедило ее, что путь их продолжается прежним порядком и ничего ужасного пока не происходит.
– Наш мир стоит на месте, навечно повернувшись к солнцу одной стороной, – проговорил Грин, повторяя слова сморчка. – …сейчас мы входим на ночную половину нашего мира, перебираемся через пограничную сумеречную зону… впереди нас лежит вечная тьма…
Его зубы стучали от страха. Услышав, как дрожит от ужаса голос Грина, Яттмур открыла глаза и повернулась к нему, чтобы бросить первый за долгое время взгляд на его лицо.
Во тьме бледное лицо ее спутника глядело на нее мутным белесым пятном, являя облик призрака, но все же вселяло в нее покой и уверенность. Грин протянул одну руку и обнял девушку, после чего они прижались друг к другу, соприкоснувшись щеками. Близость со своим мужчиной согрела ее и придала достаточно храбрости для того, чтобы поднять голову и оглянуться по сторонам.