Перелистывая годы
Шрифт:
но о перипетиях ее судьбы. Но я поведаю о них со слов самой Зои.
До той ночи мне многое было известно о сталинских застенках. Ведь именно там вырывали ногти на руках и ногах моему отцу, пытали его всеми иезуитскими способами, по многу суток кормили селедкой, а пить не давали, неделями не разрешали спать… И уж если он, человек несгибаемый, признался в своей «шпионской деятельности» — значит, не признаться было невозможно. Или почти невозможно… Так что удивить меня повествованиями о тех застенках весьма сложно. Но Зоя-то Федорова была любимицей народа (без
Иные, не пережившие, к их счастью, сталинскую эпоху или пережившие, но случайно не попавшие в эпицентр кошмара, полагают, что репрессиям подвергались лишь наркомы, штатские и воинские начальники, партийные функционеры или, уж по крайней мере, интеллигенты. Так вот… Через стенку, по соседству с камерой отца, томились… десятиклассники, дети. У них в школе был топографический кружок, они рисовали карты, а в километрах двадцати от школы находился аэродром — и детей обвинили в шпионаже. Десятиклассники получили по десять лет тюремного заключения (с учетом юного возраста, а то бы…). Не щадили не только интеллигентов (их, я думаю, в первую очередь!), но и рабочих, колхозников — и вообще никого не щадили. Вот и отец Зои Федоровой, потомственный пролетарий, рабочий Путиловского завода, тоже был арестован… за контрреволюцию.
И вдруг, на одном из правительственных приемов, к кинозвезде с бокалом подошел Берия:
— Давайте выпьем за то, что справедливость у нас всегда побеждает: вашего отца мы оправдали — и он завтра будет уже дома. А клеветникам воздадим по заслугам!
— Как мне вас благодарить?!
— Благодарить не надо… А если придете на семейный ужин в честь моего дня рождения — это будет подарком!
Таким примерно был разговор.
В день рождения того, кто лучше бы не рождался, Зоя посетила все салоны, которые способны сделать красивую женщину еще красивее, элегантнее и моложе: парикмахерский, косметический, даже физиотерапевтический… Купила сервиз (торжество-то семейное!), цветы — и явилась в особняк, что на углу улицы Качалова и Вспольного переулка.
127
«Легендарный» ныне полковник Саркисов, встретив ее, сказал, что ослеплен видением «звезды» на таком близком расстоянии. И привел Зою в одну из бесчисленных комнат, в которых дворцовость сочеталась со служебной казенностью. Стол был накрыт по-царски: она ведь и звана была ко владыке. Удивило только, что на семейном празднике никого из семьи не было. Может, рано пришла?
Словно желая показать, что она не поторопилась, явился «новорожденный».
— Ваш отец уже дома?
— Дома! Звонил из Ленинграда… Как вас благодарить?!
— Давайте выпьем за товарища Сталина, для которого главное — это человек. Особенно русский человек и рабочий человек!
Потом пили за день рождения, до которого, как оказалось, было еще далеко. И за советское искусство в целом… И персонально — тут Берия потребовал пить из хрустального рога! — за «звезду на небосклоне киноискусства, которая видна и известна каждому».
После этого Берия расстегнул китель, обнажив свою непроглядно-волосатую грудь, и полез целоваться.
— Я бы, может, и не решилась отвергнуть его, — призналась Зоя, — но в хрустальный рог, я думаю, что-то было подмешано. Да рог и без того был вместителен… Одним словом, я Лаврентия Павловича оттолкнула. И с такой силой, что пенсне не удержалось у него на носу. Что, мне кажется, особенно унизило его и оскорбило…
Побелев, Берия произнес фразу, которую Зоя разгадывала потом много лет, но разгадать не сумела: «Что ты вырядилась, как львовская обезьянка?»
— Почему львовская? — недоуменно спрашивала она в ту ночь у меня. — Разве во Львове обезьяний питомник? По-моему, он в Сухуми.
Под влиянием спиртного Зоя осмелела до такой степени, что со злостью ответила:
— Я — обезьянка?.. А вы на себя посмотрите! — и указала на просвет в распахнутом кителе. — Вы же на гориллу похожи!
Властная ярость исказила и без того иезуитски заостренное лицо. Берия надавил на кнопку. И приказал Саркисову, явившемуся столь мгновенно, будто он подслушивал под дверью:
— Уведите!..
«Я, сразу отрезвев, с ужасающей ясностью и неотвратимостью осознала, что жизнь моя кончена», — сказала мне Зоя.
128
Садясь в поджидавший ее у входа лимузин, она заметила на заднем сиденье роскошный букет.
— Это кому?
— Это на гроб покойнику, — ответил полковник.
Зоя была беременна. Она ждала ребенка от военно-морского атташе американского посольства в Москве. Так что повод для расправы, для сатанинской мести и отыскивать было не надо.
— Часами гуляя по вечерам, как все беременные женщины, я непрерывно ощущала, что за мной идут, следуют…
А потом родилась дочь Виктория. И когда ей исполнилось одиннадцать месяцев, Зою арестовали. Таким стало для нее «счастье материнства».
Доставили кинозвезду на Лубянку. И сразу же отправили в баню. Таков был порядок… Будто хотели, чтобы она смыла с себя все, чем жила прежде, все признаки былого.
— Накрутила я волосы на бумажки… Погрузила меня надзирательница в полосатый арестантский халат. И тут же, без промедления, с бумажками в волосах отвели в кабинет к… министру государственной безопасности Абакумову. Этого я никогда не забуду! Он полуразвалился в кресле во главе длиннющего стола с традиционным зеленым сукном, прямо под портретами создателей и продолжателей марксистско-ленинского учения. А по обеим сторонам стола восседали холеные генералы.
Взглянув на кинозвезду с бумажками и в полосатом халате, Абакумов произнес:
— И это страшилище я хотел трахнуть!..
Генералы по-жеребячьи заржали.
— Прямо на виду у четырех портретов! Представляешь себе? — уже в который раз потрясалась по этому поводу Зоя. — Под самыми портретами… Я поняла, что надеяться не на что!
Абакумов лично допрашивал Зою Федорову. Ему явно льстило, что он может измываться над одной из трех главных кинозвезд государства.
Однажды он доверительно сообщил: