Перелом
Шрифт:
Толстяк продолжал меня рассматривать. Он думал. Я попытался расслабить ноющие мускулы, чтобы хоть как-то унять ломоту в теле и гул в голове, о которых, кстати, совсем позабыл перед лицом более серьезной опасности.
В комнате было холодно. Гангстеров, похоже, грели резиновые маски и перчатки, а толстяка защищал слой жира, но я чувствовал себя плохо. На мгновение мне пришла в голову мысль, что они не протопили помещение специально, с целью психологической обработки моего престарелого отца. Впрочем, кто знает? Комната вообще выглядела неуютно.
В сущности, она представляла собой небольшую
– Я отпущу тебя, – произнес толстяк, – при одном условии.
Я промолчал. Он продолжал смотреть на меня, все еще медля.
– Если ты в точности не выполнишь моих указаний, я разорю твоего отца.
Я почувствовал, как от изумления у меня отваливается нижняя челюсть, и, спохватившись, захлопнул ее со стуком.
– Я вижу, ты сомневаешься, что я на это способен. Напрасно. За свою жизнь мне доводилось уничтожать кое-что посерьезнее каких-то скаковых конюшен.
Я не стал бурно реагировать на его пренебрежительные слова. Давным-давно я усвоил, что возмущаться и спорить бессмысленно: сразу оказываешься в роли защищающегося, а это только на руку оппоненту. Восемьдесят пять владельцев из аристократических семей тренировали в Роули Лодж своих лошадей, общая стоимость которых превышала шесть миллионов фунтов стерлингов.
– Каким образом? – коротко спросил я. Он пожал плечами.
– Тебя, скорее, должно интересовать, как предотвратить подобный исход. В сущности, это совсем несложно.
– “Придерживать” лошадей на скачках? – спокойно поинтересовался я. – Проигрывать, когда вы этого потребуете?
Его жирное лицо вновь исказилось гневом, и дуло пистолета начало поворачиваться в мою сторону. Но он быстро взял себя в руки.
– Я не мелкий жулик, – с выражением проговорил он.
"Но ты вспыхиваешь как порох в ответ на оскорбление, хотя и не намеренное, – подумал я, – и когда-нибудь я воспользуюсь твоей слабостью”.
– Прошу прощения, – без тени иронии ответил я, – но мне всегда казалось, что резиновые маски просто дешевка.
Он окинул раздраженным взглядом двух гангстеров, стоящих за моей спиной.
– Это не моя инициатива. Они чувствуют себя в большей безопасности, оставаясь неузнанными.
"Как разбойники с большой дороги, – подумал я, – которые рано или поздно попадают на виселицу”.
– Можешь выставлять на скачки любых лошадей, каких пожелаешь. Тебе предоставляется полная свобода действий.., за одним только исключением.
Я промолчал. Он пожал плечами и пояснил:
– Ты возьмешь к себе человека, которого я пришлю. – Нет. – сказал я.
– Да. – Он уставился на меня не мигая. – Ты это сделаешь. Если
– Но это же глупость. И совершенная бессмыслица.
– Нет, – сказал он. – Более того, ты никому не скажешь, что тебя заставили принять этого человека. Ты сделаешь вид, что поступил так по собственному желанию. Главным образом это касается полиции. Если ты предпримешь малейший шаг, который вызовет недоверие к данному человеку, или попытаешься избавиться от него, я разорю конюшни. – На мгновение он умолк. – Ты меня понял? Если ты предпримешь какие-либо действия против моего человека, твоему отцу некуда будет возвращаться, когда он выйдет из больницы.
После короткого напряженного молчания я спросил:
– В качестве кого он будет работать?
– Ты предоставишь ему возможность участвовать в скачках, – осторожно ответил толстяк. – Он – жокей.
Я почувствовал, как у меня задергался глаз, и для него это не прошло незамеченным. Первый раз в течение всего разговора ему удалось выбить меня из колеи.
Об этом не могло быть и речи. Ему даже не придется говорить мне, какие скачки проиграть, достаточно предупредить своего человека.
– Нам не требуется жокей, – сказал я. – У нас есть Томми Хойлэйк.
– Ваш новый жокей постепенно займет его место. Томми Хойлэйк был вторым жокеем страны и входил в число лучших двенадцати в мире. Никто не мог занять его места.
– Владельцы никогда не согласятся, – сказал я.
– Вам придется их уговорить.
– Это невозможно.
– Подумайте о будущем ваших конюшен. Наступило долгое молчание. Одна из резиновых масок переступила с ноги на ногу и вздохнула, как бы от скуки, но толстяку, казалось, торопиться было некуда. Я попросил бы его развязать мне руки, но почему-то не сомневался, что он откажется и еще получит при этом огромное удовольствие.
– Если я возьму на работу вашего жокея, конюшни в любом случае лишаются будущего, – нарушил я затянувшуюся паузу.
Он пожал плечами.
– Возможно, у вас будут мелкие неприятности, но вы уцелеете.
– Я не могу принять вашего предложения, – сказал я. Он моргнул. Рука, державшая пистолет, дрогнула.
– Я вижу, – произнес он, – ты просто меня не понял. Я ведь говорил, что отпущу тебя при одном условии. – Его ровный, спокойный тон не оставлял сомнений в серьезности этого безумного разговора. – Оно заключается в том, что ты возьмешь жокея, которого я укажу, и при этом не будешь обращаться за помощью ни к кому, включая полицию. Если ты нарушишь это условие, я уничтожу конюшни. Но... – тут он заговорил медленнее, делая ударение на каждом слове, – если ты не согласен, тебе придется остаться здесь. Навсегда.
На это нечего было возразить.
– Ты меня понял? Я вздохнул.
– Да.
– Прекрасно.
– Помнится, кто-то сказал, что он – не мелкий жулик.
Ноздри его раздулись.
– Я – оператор.
– И убийца.
– Я убиваю только в том случае, когда жертва сама настаивает.
Я уставился на него. Он смеялся про себя над своей милой шуткой – это было хорошо заметно по чуть участившемуся дыханию и дрожи в уголках губ.
"Жертва, – решил я, – не будет настаивать. Пусть себе смеется, сколько влезет”.