Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Чайковский Петр Ильич

Когда я немножко устрою здесь квартиру, то хочу проехаться в Париж и Амстердам, но не для того, чтобы делать там массаж, потому что это леченье требует очень много времени и мне бы не хотелось засесть в Амстердаме, а я хочу показать Сашонка Мецгеру.

До свидания, мой милый, бесценный друг. Будьте здоровы, веселы и не забывайте бесконечно Вас любящую

Н. ф.-Мекк.

Р. S. Адрес мой: Вена, Franzensring, № 18.

80. Чайковский - Мекк

Каменка,

1882 г. сентября 28 - октября 8. Каменка.

28 сентября.

Я только что вернулся из Киева, куда ездил на два дня, и, вошедши в свою комнату, нашел на столе

превосходнейший плещеевский альбом. Благодарю, несчетно раз благодарю Вас, дорогой, милый, бесценный друг, за этот роскошный и в то же время милый сердцу моему подарок. Какая превосходная мысль была у Вас украсить виды Плещеева и комнаты портретами Вашими. Это сообщает альбому особенную цену, это так оживляет его, что как будто в шапке-невидимке прогулялся по комнатам и по саду и увидел не только Ваше обиталище, но и самих дорогих обитателей. Анна в совершенном восторге от подарка и поручает мне выразить Вам свою самую восторженную благодарность. Коле я сегодня написал и его тоже благодарил от нее. Я надеюсь, что по приезде сестры она (т. е. Анна) сама поблагодарит Колю письменно.

Я уехал в Киев в большом беспокойстве насчет сестры, которая накануне телеграфировала, что очень больна, и вызвала к себе Льва Васильевича. Но на другой день получил известие, что сестре лучше после того, как из нее вышло три камня. Нет худа без добра. Уж если эти камни успели у нее опять образоваться в печени, то, по крайней мере, следует благодарить бога за хороший исход. На этот раз страдания, предшествующие выходу камней, были очень кратковременны. Лев Васильевич телеграфирует, что в скором времени они все вместе вернутся в Каменку.

8 октября.

Прошло более недели с тех пор, как я написал Вам, дорогая моя, предыдущие строки, и все они прошли для меня как один серый, долгий, томительный день. Я Вам писал уже в предыдущем письме (если не ошибаюсь), что петербургская дирекция театров, ввиду отсутствия драматического сопрано, просила меня переделать партию Иоанны для меццо-сопрано. Сначала я думал, что мне придется лишь распорядиться о транспонировке на тон вниз нескольких номеров. Но, получив партитуру и обстоятельные указания практичного и опытного Направника, какие должны быть перемены, я увидел, что мне придется чуть не пол-оперы переинструментовать. Это ужаснуло меня, так [как] нет ничего скучнее и неприятнее, как вновь трудиться над вещью, которая уже давно написана и к которой авторское чувство успело остынуть. Но делать было нечего; интересы моей оперы требовали, чтобы я превозмог себя, и я превозмог. Десять дней просидел я прикованный к столу своему над этой томительной работой, и нужно было в самом деле геройское усилие воли, чтобы сделать всё, что я успел сделать в этот короткий срок. А торопиться было необходимо для того, чтобы в Петербурге успели вовремя переписать партии оркестра, переучить многое заново и поставить оперу на новой сцене Большого театра, куда теперь приютилась русская опера. Наконец вчера всё это было окончено, уложено и отправлено в Петербург, и я чувствую такое же облегчение, как человек, страдавший несколько дней сряду зубною болью, после того как ему вырвали зуб. Но усталость моя такова, что теперь несколько дней придется проводить в совершенной праздности, и даже письма писать буду только Вам и двум братьям.

Семейство у нас теперь в полном сборе. Неделю тому назад сестра и Лев Вас[ильевич] возвратились, ко всеобщей радости. Бедная сестра моя выдержала опять неописанные страдания и привезла с собой три ужасающей величины камня, которые вышли у нее из печени. Теперь она чувствует себя хорошо, насколько это возможно при ее слабости и общем истощении сил. Замечательна сила живучести в этой слабой, нервной натуре! Почти девять десятых своей -жизни она больна, а между тем, как только освободится от страданий, предается кипучей домашней деятельности и успевает сделать так много, как и многие здоровые не сумеют.

Я говорил сестре о Ваших тревогах насчет

прочности отношений Коли и Анны. Она собирается сама писать Вам и с полною откровенностью высказать свои чувства и мысли по поводу этого обстоятельства. Одно только скажу Вам, дорогая моя, это то, чтобы Вы были совершенно уверены в том, что и сестра и Лев Вас[ильевич] уж, конечно, не менее Вас желают, чтобы наши мечты осуществились, а что касается Анны, то я имею полное основание уверить Вас в том, что чувство ее к Коле прочно, насколько прочность чувств возможна в этом мире. Милый Коля! какие прелестные письма пишет он Нат. Андр. Плесской! Какая это чудная, любящая, обаятельно-симпатичная натура!

Ввиду того, что Вена. Вам нравится и что Вы будете жить там у себя дома, а не в отеле, я мирюсь с мыслью, что Вы не в Италии. Дай бог, чтобы зима была нехолодная. Здесь у нас вот уже более недели мороз, снег и ветер. Ах, этот ужасный, вечный каменский ветер. Он причиной того, что мне невозможно здесь долго оставаться, так как без обычной двухчасовой прогулки я буквально жить не могу, а здесь ветер так постоянен, резок и силен, что я должен иногда обходиться без движения на чистом воздухе.

До свиданья, дорогая!

Ваш до гроба

П. Чайковский.

Потрудитесь передать всем Вашим поклоны мои и приветствия.

81. Мекк - Чайковскому

Париж,

14 октября 1882 г.

Милый, дорогой друг мой! Я от Вас уж очень, очень давно не получала никакого известия, и это меня очень беспокоит. Все ли у Вас благополучно, как здоровье Александры Ильиничны? Напишите, дорогой, два слова. Адресовать прошу Вас в Вену, Grand Hotel, a оттуда мне сейчас перешлют письмо.

Мой бедный Коля также в тревоге. На днях получила от него печальную телеграмму, что он две недели ничего не знает об Каменке, что не имею ли я каких-нибудь известий. Бедный мальчик уже с этих лет тревожится, тоскует; уж пусть бы горе и заботы были принадлежностью стариков, а хотя бы молодые жили весело и беззаботно, так нет, - живут только беззаботно те люди, которые на птиц похожи. Вообще мой бедный Коля скучает ужасно; брата нет, и он совершенно одинок, не с кем поделиться никаким своим чувством, впечатлением, беспокойством. Милый, дорогой друг мой, я надеюсь, что Вы не забыли похлопотать за моего бедного юношу насчет переписки его с Анною. Это для меня очень живой вопрос, потому что мне так жаль моего бедного ребенка: совсем один, и даже хуже, чем один, потому что окружен враждебным элементом, а к этому еще постоянное беспокойство и страх о том, что делается в Каменке, не забыли ли его, не явился ли уже кто-либо другой. Я боюсь очень, чтобы это не дурно подействовало на его занятия. Ах, я еще и не поблагодарила Вас, мой добрый, несравненный друг, за Ваше письмо к Коле. Оно было для него как манна небесная; он ужасно благодарен Вам за него, и я также не знаю, как и благодарить Вас, мой дорогой, за Вашу всегдашнюю доброту и участие к моим детям.

Да, я сказала о враждебных элементах около Коли. Вас это, быть может, удивит, друг мой, но, к сожалению, нельзя найти на свете людей, которые могли бы заменять детям родителей. Я выбрала очень хорошего и почтенного человека, которому поручила своих детей в Петербурге, но каждый заботится более о себе, чем о чужих детях, т. е. о своем властолюбии, деспотизме, - так и Ив[ан] Ив[анович]. Он не может помириться с тем, что Коле двадцатый год и что ферула Ив[ана] Ив[ановича] становится излишнею, а в особенности тут его супруга подстрекает его, и вдвоем делают Коле всякие неприятности, устраивают над ним какую-то инквизицию, подсмотры, так что тот, бедный, при всей необыкновенной доброте своего характера, иногда теряет терпение. Мне жаль его невыразимо, но я ничего не могу сделать, чтобы избавить его от этого положения, потому что для Макса и Миши необходимо иметь кого-нибудь в доме. Ах, боже мой, сколько горя бывает в жизни.