Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Чайковский Петр Ильич

Теперь она мечтает о том, что у нее будут дети (потому что ведь она из-за этого и замуж хотела выйти) и рассчитывает, у кого раньше могут быть, у Анны или у нее, и рассуждает, что было бы очень хорошо, чтобы Саша (сестра) приехала к ней к ее разрешению, так как Саша знает, что надо делать в таком случае, а она не совсем. Так забавно слушать такие мечты, полные неведения и неопытности. Бедные девушки, бедные женщины, как мы бываем разочарованы!

Как я рада, дорогой мой, что Вам не понравилась опера Massenet “Manon Lescaut”, потому что я терпеть не могу Massenet.

Здесь много занимаются музыкою; тут живет M-me Rotschild, и у нее очень много играют. Вчера у Владислава Альбер[товича] в его квартете играл один из

ее посетителей, любитель, но ученик парижской консерватории, молодой виолончелист, голландец van Goens, говорят, превосходный виолончелист. Так вчера они играли Andante из Вашего Третьего квартета, и он был в восторге и сказал, что выпишет все Ваши квартеты и будет их играть в Париже, где у него есть свой квартет, Я жду с нетерпением присылки из Москвы Вашей Второй сюиты, которая вышла в печати, в четыре руки.

Сегодня мои молодые уезжают, и Сашок с ними до Рима. Вероятно, на смену им приедет ко мне Володина жена Лиза с Воличкой. Я так буду рада им обоим, я очень люблю Володину жену, она очень миленькая, симпатичная и деликатная женщина; у нее много врагов и клеветников, но потому я еще больше люблю ее. Она была очень опасно больна воспалением в желудке, и теперь доктора посылают ее на юг. Будьте здоровы, мой дорогой, милый друг. Всем сердцем неизменно и горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

189. Чайковский - Мекк

Париж,

19 февраля [1884 г.]

Милый, дорогой друг!

Моя мечта о поездке в Италию не осуществилась. Главная причина этому та, что я не могу оставить здесь Таню одну в том состоянии, в каком она находится. Неделю тому назад двоюродный брат Льва Васильевича, проживающий здесь, испугавшись болезненного состояния Тани, написал отцу, чтобы он приехал. Когда он признался нам в этом, то мы с Таней, боясь впечатления, которое вызов этот произведет на мою сестру, и не видя особенной надобности в присутствии Льва Вас[ильевича], телеграфировали, что ехать не нужно. Таким образом, ответственность за, Таню я как бы взял на себя и не могу ее оставить, пока она хоть сколько-нибудь не поправится. А она всё больна и больна, и бог знает, когда наступит полное выздоровление. Вместо отдыха и спокойствия я наткнулся здесь на огорчение и тревоги. Время провожу весьма невесело, чему немало способствуют более точные известия о представлении “Мазепы” в Петербурге. Модест зная мою способность убиваться и падать духом при неуспехе, как оказывается, до крайности преувеличил, уведомив, что “Мазепа” и в Петербурге имел успех. В сущности, успеха не было; теперь это для меня ясно. Совершенно верно говорит Юргенсон в своем письме ко мне, что если бы я присутствовал в театре, то было бы гораздо больше внешних выражений успеха. Но что же мне было делать, когда случилось так, что я без передышки должен был выдержать после московского представления, стоившего мне невероятных мучительных волнений, еще такие же в Петербурге?

Как бы то ни было, но этот относительный неуспех очень огорчает меня. Так как “Мазепа” — последняя опера, мною написанная, то мне так хотелось, чтобы она вполне удалась!

Я полагаю, дорогой друг, что в скором времени, как только Тане будет лучше и мы сообща решим, что ей делать, я, с своей стороны, уеду прямо в Каменку. Деревенская жизнь как нельзя больше подходит к моему теперешнему состоянию духа.

Будьте здоровы, бесценная и дорогая!

Ваш П. Чайковский.

Я написал Коле в Рим объяснение причины, почему я не поехал в Италию.

190. Мекк - Чайковскому

Cannes,

25 февраля 1884 г.

Дорогой мой, несравненный друг! Как Вы поживаете в Париже? Холодно ли там или не очень? Я также скоро переселюсь в соседство Парижа и боюсь, боюсь ужасно, чтобы мне не было холодно.

Будьте так добры, дорогой мой, не откажите написать мне два слова, какая температура в Париже. Мне очень хочется скорее перебраться в свой уголок, но, с другой стороны, здесь так тепло и до того хорошо, что жаль уехать отсюда, но, вероятно, я между 15 и 20 марта решусь всё-таки двинуться в путь. Молодые мои, кажется, хорошо проводят время в Риме, только жалуются, что везде очень переполнено и очень всё дорого. Брат мой всё еще здесь, и скоро, вероятно, приедет невестка, Лиза. Меня очень беспокоит, как она сделает эту дорогу после такой тяжелой болезни.

Милый, дорогой мой, если бы Вы вздумали летом проехаться за границу, то сделайте мне эту величайшую радость, погостите у меня в Belair. Там летом должно быть очень хорошо, ведь это Touraine, а Вы знаете, что ни при одном французе нельзя назвать эту провинцию без того, чтобы он не заявил Вам, что Touraine c'est le jardin de la France. Я была бы так счастлива, если бы Вы осветили мой уголок Вашим пребыванием в нем.

А наше правительство опять переменило политику, опять вернулось к старой традиционной, к союзу с Пруссиею и Австриею. Быть может, это и разумно, но очень несимпатично, да, мне кажется, и непрочно; вся эта дружба может держаться только, пока жив император Вильгельм, а после него Пруссия доберется до России. Конечно, Франция и без всяких союзов с Россиею, по силе собственных обстоятельств, будет помогать России, да всё бы нам было вернее дружить с Франциею.

Были ли Вы, друг мой, в концерте, в Chatelet или каких-нибудь других? Французы теперь становятся вагнеристами. Вы читали, вероятно, а может быть, и были в концерте консерватории, где исполняли из “Тристана и Изольды” Вагнера? У меня совсем музыки нет, только иногда Соня играет что-нибудь из Ваших сочинений. Она довольно много играет Ваших композиций. Будьте здоровы, дорогой мой, милый, и не забывайте всем сердцем горячо Вас любящую

Н. ф.-Мекк.

191. Чайковский - Мекк

Париж,

27 февраля 1884 г.

Вы спрашиваете, дорогой, милый друг мой, какова в Париже погода? Недели две сряду она была превосходна, т. е. сухая и теплая, — конечно, не столь теплая, как у Вас, но, однако ж, почти весенняя. Со вчерашнего дня начались дожди, но не очень сильные и прекращающиеся к полудню.

Мне кажется, что Вы не получили моего последнего письма, в коем я писал Вам, почему я не поехал в Италию и остался в Париже. Меня удержала здесь, с одной стороны, болезнь Тани, С другой, — нечто вроде хандры и апатии, делающими для меня безразлично скучными всякие местопребывания. Мне хочется домой. А где этот дом мой? Скорее всего всё-таки Каменка, и вот завтра я отправляюсь туда. Тане настолько лучше, что, ввиду забот добрейшей сожительницы ее и ввиду скорого приезда сюда Коли и Анны, я решаюсь оставить Париж.

Милый друг! Я начинаю мечтать о каком-нибудь прочном и постоянном устройстве своего собственного уголка. Кочующая жизнь начинает сильно тяготить меня. Будет ли это где-нибудь на окраине Москвы или где-нибудь подальше и поглуше, еще не знаю. Тысячи планов роятся в голове моей, но, так или иначе, нужно, наконец, жить у себя.

Вы спрашиваете, был ли я в каком-нибудь концерте? Нет, милый друг! В самые первые дни моего пребывания здесь я был в двух-трех театрах, но не вынес почти ничего из них, кроме скуки и усталости. С тех пор я все вечера провожу у Тани или у себя. Вообще, я испытываю нечто совершенно небывалое: именно скуку, апатию. Никуда не хочется, ничто не привлекает. По временам находило даже желание не то что смерти, но небытия. Знаю, что из этого состояния я тотчас выйду, как только появится работа. Но и работать не хочется. Всё это результат усталости и нервного напряжения, в коем я долго находился.