Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Чайковский Петр Ильич

Как я счастлива, что Вам понравилась моя Саша, и уверяю Вас, дорогой мой, что она вполне этого заслуживает. Насчет Сони и ее ухаживателей я думаю, что Вы совершенно правы, дорогой мой. Она еще не вернулась, но из ее писем я вижу, что ей именно не понравился тот, который больше всех ухаживал. Соня хотя и очень молода, но она такая барышня, что с нею надо держать ухо востро, как говорится, ее обморочить не так-то легко. Я жду теперь с большим нетерпением приезда моих молодых; они уже в Париже и дней через пять приедут ко мне. Около этого же времени, вероятно, вернутся и Сашок с Сонею, под протекциею брата моего Александра, потому что я слишком боюсь два раза Соню посылать только с Сашонком в такую дальнюю [дорогу]. Меня ужасно радует Ваше сообщение, что Соня держала себя хорошо. Меня очень беспокоил этот первый дебют моей бедной затворницы,

ведь она живет дома как в монастыре; подумайте, милый друг мой, что она даже ни на одном детском балу никогда не была. Я очень боялась ее первого появления в общество довольно большое, и всё людей, ей совершенно незнакомых. Она с восторгом пишет мне, что она познакомилась с Вами и даже играла в винт. Я чрезвычайно благодарна Александре Ильиничне за ее добрый, родственный прием моей Соне; Саша и Соня, обе много пишут мне об этом. Саше ужасно понравилась Александра Ильинична. В настоящее время Соня и Сашок гостят у Саши в ее имении Гурьево. Я ужасно боюсь за мою бедную Сашу: она беременна, а последние ее роды были очень беспокойного характера, и я с ужасом думаю о той развязке, которая ей предстоит. 12 января мне бог дал еще внучку: у дочери моей Лиды родилась еще дочь. Это четырнадцатый внук у меня.

Простите, дорогой мой, что я так дурно пишу, но я никак не могу себе подобрать хорошего пера, все они царапают, а не пишут, такое горе.

Скажу Вам, милый друг мой, что наш общий, т. е. Ваш и мой, protege Влад[ислав] Альб[ертович] очень усердно занимается теперь оркестром: сочиняет, инструментует и ставит на оркестр свои сочинения. Одно только он жалеет, что оркестрик очень маленький, всего двадцать пять человек, но зато они очень исполнительны, старательны и дешевы, по его средствам. Он также три раза в неделю играет квартеты. Я хочу, чтобы они мне сыграли который-нибудь из Ваших квартетов.

До свидания, дорогой мой, бесценный. Дай Вам бог лучшего успеха в Ваших начинаниях и полного душевного спокойствия. Всем сердцем безгранично Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

182. Мекк - Чайковскому

Cannes,

25 января 1884 г.

Милый, дорогой друг мой1 Пишу Вам только два слова, потому что только что написала длиннейшее письмо сыну Володе и очень устала, а Вам, милый друг, я хочу сообщить, наконец, мой адрес, потому что в прошлом письме я опять забыла написать Вам его. Итак, мой адрес в Cannes есть: Villa Henri IV. Я очень люблю эту личность, но очень недовольна дачею. Расположена неудобно, тесно, всё, что в ней находится, сделано дурно, хотя она и принадлежит герцогу Пармскому, происходящему из фамилии Бурбонов. Поэтому у нас на даче лилии надоели мне невыносимо, они торчат везде; даже там, где надо ногами топтать, тоже красуются лилии. Но самое досадное есть то, что я заплатила за дачу двадцать пять тысяч франков за сезон и не имею никакого удобства.

В воскресенье приезжают мои милые детки Коля и Анна, я жду их с нетерпением. Будьте здоровы, дорогой мой. Всем сердцем горячо Вас любящая

Н. фон-Мекк.

183. Чайковский - Мекк

[Москва]

27 января 1884 г.

Милый, дорогой друг мой!

Вчера Сашок и Соф[ья] Карл[овна] выехали отсюда в Cannes, и я хотел в течение дня написать письмо и если не сам отвезти его на железную дорогу, то, по крайней мере, послать Алешу. Но с раннего утра до вечера я возился с оперой. Сначала должен был ездить смотреть приготовленные для оперы костюмы, потом быть на репетиции танцев в театральной школе, потом на репетиции в театре и вернулся домой уже слишком поздно, чтобы проводить Ваших детей или чтобы написать Вам.

Вчера была первая полная репетиция. Опера начинает слаживаться, хотя еще очень далеко до того, чтобы я вполне был удовлетворен. Во всяком случае, никак не могу пожаловаться на недостаток усердия и сочувствия. Все относятся к опере с любовью и совершенно искренним восторгом. Это меня тем более трогает, что в Петербурге при постановках всех моих предыдущих опер я привык встречать на каждом шагу козни, неудовольствия и обиды. Опера назначена на 3 февраля, но я не уверен, что это предположение исполнится, ибо еще много осталось работать. Не буду Вам ничего говорить о состоянии крайнего нервного напряжения, в котором я нахожусь. Я бываю

иногда так утомлен, что почти теряю способность говорить, думать, соображать. Каждый час, почти каждую минуту говорю себе, что это последняя опера, которую я написал, и что не по моим силам и не по моему характеру переживать сложную махинацию оперной постановки. В Петербурге опера тоже репетируется, и меня зовут туда, но вряд ли я поеду. Думаю тотчас после первого представления ехать за границу. Жаль мне ужасно расставаться с бедным Алешей, который в скором времени должен вернуться на службу.

Думаю, что, когда это письмо придет к Вам, Коля с Анной уже будут находиться при Вас. Как я бы желал, чтобы Анна понравилась Вам!

Будьте здоровы, дорогая моя, и простите, ради бога, краткость и редкость моих писем. Ах, поскорее бы мне разделаться с оперой!

Ваш беспредельно Вам преданный

П. Чайковский.

Всем Вашим шлю сердечные приветствия. Обнимаю Колю и Анну.

184. Чайковский - Мекк

Москва,

3 февраля 1884 г.

Дорогой, бесценный друг!

Простите, ради бога, что давно не писал Вам. Вот уже неделя, что я нахожусь в таком до крайности возбужденном и нервном состоянии, что удивляюсь, как здоровье мое может вынести всё это! До третьегоднешнего вечера я только был взволнован и утомлен до последней степени репетициями. Но с этого вечера я и тайную, но глубокую горесть испытываю. Происходила генеральная репетиция “Мазепы” с даровой публикой, наполнившей театр сверху донизу. Репетиция шла в музыкальном отношении очень недурно, но в сценическом — очень плохо, т. е. обстановка не слажена, антракты были бесконечные и на каждом шагу неурядица. От этого ли, или потому, что некоторые из артистов пели лишь вполголоса, но только меня поразила крайняя холодность публики. Из этого я вывел, что опера не имеет залога прочного и продолжительного успеха, и мысль эта угнетает и грызет меня теперь с невероятной силой. Сегодня первое представление. Завтра в концерте Эрдмансдерфера исполняется новая сюита, a шестого числа, в понедельник, “Мазепа” идет в Петербурге. Я могу попасть туда к первому представлению, но к репетиции уже не попаду, ибо последняя репетиция будет происходить завтра.

Я в нерешимости, ехать ли, согласно приглашению тамошних артистов, в Петербург? Если опера поставлена не так, как мне хочется, если произошли в музыкальном отношении неправильности, то исправить их я уже не могу. Значит, остается только ехать в Петербург ради вызовов, в случае успеха, или смертельного нового огорчения, в случае неуспеха. Я склоняюсь к мысли не ехать, но еще не решил. Об исходе сегодняшнего представления буду Вам телеграфировать. Очень может быть, что я в субботу, т. е. завтра, уеду за границу.

Я еще не ответил на два Ваших вопроса прошлого письма Вашего. Письмо из Тура я получил. Что касается моей вещицы, виденной Влад[иславом] Альберт[овичем] в Cannes, то это перепечатка незаконная, ибо право на мои сочинения во Франции принадлежит Брандусу.

Я слышал, что не невозможно, чтобы с Вашего разрешения Софья Карловна была помолвлена с Ал. Римским-Корсаковым. На случай, что Вы бы удостоили меня спросом моего мнения на этот счет, то я сказал бы, что Р[имский]-К[орсаков] — юноша очень мало мне знакомый и что ни дурного, ни хорошего о нем ничего не знаю, за исключением того, что он из очень почтенного и хорошего семейства. Наружность его говорит скорее в его пользу. Но если позволите, то я советовал бы немного подождать и дать упрочиться чувству молодых людей, если таковое действительно согревает их отношения.

Будьте здоровы, дорогая моя!

Ваш П. Чайковский.

185. Чайковский - Мекк

Берлин,

7/19 февраля 1884 г.

Милый, дорогой, бесценный друг! Становлюсь перед Вами на колена и прошу прощенья за то, что не исполнил своего намеренья телеграфировать тотчас после оперы об степени успеха ее. Прямо после представления происходил ужин, данный мне артистами, на коем я, несмотря на ужасную усталость, должен был присутствовать до пяти часов утра, а на другой день я не успел опомниться, как наступил час отъезда. Дорогой же я хотел телеграфировать из Смоленска и из Минска, но ни там, ни тут иностранную телеграмму не согласились принять, и, таким образом, пришлось отложить до Берлина.