Перепутья

slip

В арендованной комнате Калавия не обнаружилось, поэтому Гай вернулся на первый этаж и, в попытке смешаться с местным контингентом, заказал себе вина, украдкой поглядывая на приветственно распахнутую дверь и придерживая свободной рукой сумку с планшетом. Здесь всегда хватало любителей поживиться всем, что не приколочено к полу, а уж тем более – тем, что висело на поясе у зазевавшегося типа в тунике с двумя красными полосами.

Чем больше проходило времени и меньше становилось людей в зале, тем более неприязненные взгляды на него бросал хозяин каупоны. За весь вечер Гай едва выпил две чаши вина, чем явно не удовлетворил его завышенных ожиданий.

До закрытия нижнего зала каупоны, Калавий так и не объявился, и Гаю пришлось уйти ни с чем. Однако, удача не покинула его в этот день окончательно – дома его ожидал один из отправленных утром к Скрибонии рабов, с набитой свитками сумкой в руках:

– Вот. Все, что смог найти. Там столько имен, что у меня в глазах уже рябит.

– За последнее время что-то есть? – Гай перевел на него настороженный взгляд.

Раб кивнул:

– Все. Оформлено так, что носа не подточишь.

Гай задумчиво почесал подбородок. Если уничтожить совсем все, это будет выглядеть подозрительно, но что, если…

– Давай сюда, разберемся, - Гай отобрал у раба сумку, - И можешь быть свободен.

Что, если не замахиваться на все?

Утро перед первым заседанием сената ознаменовалось невероятным столпотворением. Оно началось еще с атрия дома Пизона, продолжилось после того, как они с последним, кое как собравшись, все-таки вышли на улицу, и достигло своего пика возле храма Юпитера на Капитолии. Сенаторы и авгуры, что спешили в храм после обязательного жертвоприношения, терялись среди огромной массы зевак.

Реальность превзошла все самые смелые ожидания, и созванное Тавром заседание произвело настоящий фурор.

Широко распахнутые двери храма, - двери, что целый год снились ему заколоченными навсегда, - были совсем близко, но одновременно с этим очень далеко. Плотная стена людей расступалась крайне неохотно. Все считали своим долгом обязательно переброситься с ним хотя бы парой слов, что замедляло продвижение еще сильнее.

Даже в его бытность диктатором, было как-то поспокойнее, сейчас же все словно сума посходили.

Запыхавшийся и раскрасневшийся Бальб появился из ниоткуда. Вынырнул из-за очередной кучки зевак, и, смахнув пот со лба, без лишних формальностей сказал:

– Ну и народу собралось, насилу к вам пробился, - после чего по очереди поздоровался с ним и Пизоном.

Гай хмыкнул и оглянулся в поисках хотя бы какой-то бреши в рядах зевак.

Такой ажиотаж все-таки был редкостью. За свою долгую карьеру, он мог припомнить только два заседания, спровоцировавших подобное оживление – в начале его первого консульства[2], когда рассматривался первый аграрный закон, и за десять дней до декабрьских ид в год консульства Цицерона и Гибриды[3], когда решалась судьба сподвижников Катилины.

Остальные проходили в куда более спокойной обстановке.

– Как думаете, что Тавр так хочет обсудить? – спросил Бальб, выдергивая его из воспоминаний.

Ему ответил Пизон:

– У нас нет консулов, осталась всего пара преторов, а на юге сидит мятежник, готовый в любой момент ударить. Дай угадаю. Наверное… - он потер подбородок в притворной задумчивости, - Цены на зерно. Точно, их.

Гай прыснул в кулак, а Бальб хмыкнул:

– Да кто его разберет. Может и цены на зерно.

Пизон покачал головой, а затем встрепенулся, когда Гай ткнул его локтем в бок и указал на просвет между людьми, из-за которого виднелся храм.

Ликторы Тавра, что оттискивали толпу от дверей, без вопросов пустили их вовнутрь. Оживление снаружи создавало ощущение, что и внутри яблоку негде было упасть – но оно было ошибочным. Больше половины мест пустовали. Многие из тех отцов-сенаторовв, что все же решились прийти, разбились по кучкам и настороженно переговаривались между собой.

Но и это был прогресс. Если бы они совсем ничего не делали все эти дни, на заседание едва удалось бы заманить и сотню человек.

Губы сами по себе растянулись в улыбке. Все снова было нормально. Все снова было так, как и должно было быть.

Они не успели отойти от входа далеко. Стоило первому из сенаторов обратить на них внимание, зал словно очнулся ото сна – и уличное столпотворение повторилось. Отцы-сенаторы жаждали узнать все из первых уст, и, к тому моменту как с бесконечными разговорами было покончено, в горле словно поселилась стая кошек, непрерывно точащих когти.

Люди продолжали прибывать тонкой струйкой, и разговоры повторялись по кругу – малозначимые и важные, увлекательные и вызывающие зевоту. Знакомых лиц среди присутствующих было куда меньше, чем Гай надеялся, но куда больше, чем он опасался. Последние годы, какими бы беспокойными они ни были, не успели децемировать[4] всех.

Они заняли места во втором ряду, сразу за Публием Сульпицием Руфом. Знакомый Гаю еще с Галлии, тот успел в прошлом году побывать в должности цензора, и теперь выглядел настолько важно, что мог заткнуть за пояс даже известного напыщенного индюка Цицерона.

Руф обернулся и приветственно помахал им рукой, несмотря на то что они говорили всего каких-то несколько минут назад.

Гай бросил быстрый взгляд в центр зала. Созвавший заседание Тавр все еще нарезал нервные круги вокруг курульных кресел. Времени должно было хватить на то, чтобы переброситься с Руфом парой слов.

Постучав Руфа по плечу, Гай привлек его внимание и заставил снова обернуться назад.

– Послушай, а что у нас с коллегией понтификов? Я что-то никого кроме тебя не заметил.

– Да то же, что и со всеми, - саркастично хмыкнул Руф в ответ, - Кто в бегах, кто на войне, кто на островах пересиживает. Если половина наберется, за счастье будет. Кроме того, ну ты же в курсе про Лепида.

Едва подавив грустную усмешку, Гай серьезно кивнул. Руф просто не мог представить себе, насколько он был в курсе про Лепида.