Перешагни бездну

Шевердин Михаил Иванович

Приподняв голову, старец испуганно, изумленно таращил на Монику-ой глаза. У него отвисла челюсть. Маленькая радуга — отблеск от оконного стекла — окружала голову девушки сказочным венцом. Куда делись грязь и короста? Космы раздвинулись и на ишана смотрели вспыхнувшие звездами голубые глаза...

Откуда у ишана и силы взялись. Он

громко сказал:

— Принцесса! Истинно принцесса!

Он замети сидящую у дверей Зухру и противным старческим голосом заверещал:

— Дрянь!.. И ты посмела! До чего ее высочество, царскую дочь, довела! Сгори твой отец в могиле! Умыть! Приодеть! А не то!... Помереть твоей душе живой!

Все онемели. Ишан не говорил членораздельно уже больше месяца. Старейшины согласно закивали бородами и зашептали:

— Иншалла! Чудо! Ангелы написали на голове ее, что счастье ещё придет к ней!

Ничего не понимающая, позеленевшая от ужаса тетушка Зухра ползком подобралась по паласу к Монике, бормоча: «Я не знала, я не знала!» — и потащила ее из михманханы. Мгновение радуга не отставала от головы девушки. Казалось, что цветастые лучи солнца не могут отцепиться от раскосматившихся волос. Ишан сел на постели и, судорожно хватая ртом воздух, глядел вслед.

МУФТИ

С мимбара говорят о рае,

райских кушаньях, гуриях, вопят,

лжет, преследуя свои цели.

Хосров Дехлави

Он давился своей собственной

отравленной слюной.

Самарканди

В полумраке серел приземистый купол, походивший на спину раздутой, прижавшейся к земле жабы. Красным глазком чуть теплился огонек.

Чалма богомольца цеплялась за шершавые кирпичи низкого потолка. Скинувкавуши, он осторожно нащупывал подошвами босых ног выбоины в полу и острые ребра кирпичей, холодных, осклизлых, пока не ступал на жесткий войлок.

Чья-то невидимая рука дергала, полу халата, принуждая протискиваться между молящимися. Лица их с трудом угадывались в темноте заброшенного склепа, почему-то провозглашенного по­велением эмира святыней — мазаром Хызра Пайгамбара,

Вольно святому избирать местом упокоения еще худшую нору, но почему сподвижникам его высочества Сеида Мир Алимхана, эмира бухарского, приходится вдобавок к мукам и бедам изгнания еще терпеть грязь и сырость этой норы с отвратительными не то пауками, не то скорпионами ежесекундно ожидая острого ожога укуса. А снаружи, совсем близко, за журчащим арыком и грядка­ми ароматических трав, приветливо светились двери и окна дворца Калаи-Фатту, с его утопающими в коврах михманханами, вме­щающими каждая в десять раз больше придворных и гостей, не­жели эта, быть может, священная, но заплесневевшая могила.

Господин эмир, на то и эмир, пусть свергнутый со своего трона, чтобы не забиваться в крысиную нору. Однако лучше помалкивать. Когда лисица лает на свое жилище, она покрывается коростой. Да и очень тонок слух у муллы Ибадуллы. Раз он хочет и счи­тает удобным устраивать вечерние моления в сырой, промозглой дыре — с ним не поспоришь.

Мулла Ибадулла Муфти — духовный наставник, мюршид. Его Сеид Алимхан почитает своим учителем и слушается беспрекословно; «Досточтимый мулла Ибадулла молился за нас!», «Препо­добный учитель изволил указать нам», «Мулла Ибадулла получил откровение через ангелов», «Поминайте имя муллы Ибадуллы с молитвой и покорностью», «Сам ишан Хаджи Ахрар собственноручно написал «хат-й-иршод» - особый приказ о его назначении личным секретарем».