Переулок Мидак
Шрифт:
Поначалу дядюшка Камил не распознал приключившейся с господином Алваном перемены из-за слабого зрения, а подойдя к нему поближе и заметив его увядший вид, встревожился и, склонившись над его рукой, чтобы облобызать её и заодно скрыть своё волнение, произнёс своим звонким голосом:
— Хвала Аллаху за ваше исцеление, господин. Это такой счастливый день, клянусь Аллахом и святым Хусейном, этот переулок без вас не стоит даже луковой шелухи…
Забирая назад руку, господин Алван ответил:
— Да благословит вас Господь, дядюшка Камил…
Он медленно зашагал, опираясь на свою трость, а рядом с ним шёл кучер. Замыкал шествие дядюшка Камил, что двигался нетвёрдой походкой и покачивался, словно слон. Очевидно, звонок означал прибытие господина Алвана, и потому очень
— Расступитесь и дайте пройти господину, чтобы он сначала мог присесть, а потом приветствуйте его…
Ему дали дорогу, и он хмуро проделал свой путь к конторе. Сердце его кипело меж тем от гнева и ярости: ему-то хотелось, чтобы глаза его ни одного из них не видели больше. Едва он устроился на своём рабочем месте за столом, как работники конторы наводнили кабинет, и потому ему пришлось приветствовать их, протягивая одному за другим руку для поцелуя, терпя мучения от прикосновения губ каждого из них и говоря про себя: «Какие же вы лжецы и лицемеры!… Клянусь Аллахом, вы и есть корень всех этих бед!» Рабочие удалились, и в кабинете появился Кирша, пожавший руку господину Алвану со словами:
— Добро пожаловать, хозяин всего нашего квартала!… Тысячу раз хвала Господу за ваше выздоровление…
Господин Алван поблагодарил его; что же до доктора Буши, то он просто поцеловал протянутую ему руку и тоном заправского оратора заявил:
— Сегодня наконец мы праве ликовать, сердца наши нашли покой, а молитвы — ответ.
Салим Алван поблагодарил и его, маскирую своё отвращение, ибо он ненавидел его маленькое круглое лицо. Оставшись в конце концов в кабинете один, он вздохнул изо всех сил, что позволяли ему слабые лёгкие, и еле различимым голосом произнёс:
— Собаки…, все они собаки… Они набросились на меня и покусали своими завидущими глазами!
И он принялся отгонять все эти видения в своих фантазиях, дабы очистить сердце от вспыхнувших в нём гнева, злости и переживаний. Однако недолго пришлось ему находиться в одиночестве: внезапно перед ним появился его заведующий, Камил Эфенди Ибрахим, и очень скоро господин Алван позабыл обо всём, кроме счетов и бухгалтерских проверок, и лаконично потребовал от него:
— Канцелярские папки…
И когда последний собрался выйти, чтобы принести хозяину требуемое, тот внезапно остановил его и, словно вспомнил что-то важное, приказным тоном сказал:
— Напомни всем, что начиная с этого момента и впредь я не потерплю табачного запаха, — по указанию врача курение ему было строжайше запрещено, — и сообщи Исмаилу, что если я попрошу у него воды, то половина стакана должна быть наполнена водой обычной температуры, а другая половина — тёплой. Курение же в конторе строго-настрого запрещается, а теперь быстренько принеси-ка мне канцелярские папки.
Заведующий удалился, чтобы довести до сведения подчинённых новые распоряжения хозяина, ропща про себя, ибо сам он был заядлым курильщиком. Через несколько мгновений вернулся, неся канцелярские папки. От него не скрылись те перемены, что сотворила болезнь с характером господина Алвана, и его охватили переживания. Теперь стало ясно, что впереди предстоит тяжёлый отчёт. Камил Эфенди сел напротив хозяина и открыл первую папку, разложив её перед собой, и работа началась. В своём деле господин Алван был профессионалом, и ни одна деталь, даже самая мелкая, не миновала его внимания. Все папки он проверял неутомимо, очень тщательно, одну за другой, не щадя сил своих. В то же время он позвал к себе нескольких работников, проверяя их присутствие на рабочем месте и сверяя их показания с тем, что зафиксировано в папках. А Камил Эфенди угрюмо терпел: ему и в голову не приходило как-либо протестовать. Мысленно он следил не только за проверкой: молча изнывал под бременем запрета на курение, внезапно навалившегося на него с утра. Теперь он не только лишился возможности покурить в конторе, но вместе с тем и тех роскошных сигарет, которыми
Спустя три часа господин Алван закончил проверку и вернул папки своему заведующему, глядя на него пристальным странным взглядом, взглядом контролёра, не нашедшего ничего, что бы вызвало у него подозрения, но вместе с тем не лишённого сомнений. Он обратился мысленно сам к себе: «Ну ничего, я буду проводить проверки снова и снова, пока не найду, что же скрывают эти папки. Все они собаки… И хоть они переняли у собак всю скверну [8] , зато отказались взять себе их верность хозяину!» Затем он обратился к заведующему:
8
Согласно шариату, собака является нечистым животным, а её слюна — источником скверны.
— Не забудьте о том, на что я указал вам, Камил Эфенди: на запах курева и тёплую воду.
Вскоре после этого к нему пришло несколько его коллег, которые после приветствия приступили к разговорам о делах. Некоторые из них даже хотели, чтобы господин Алван отложил свою работу, пока не выздоровеет окончательно, чтобы утешить его тем самым, однако он досадливо возразил:
— Если бы я был не в силах работать, но не явился бы в контору.
Едва он остался один, как его всецело охватили ущемлённые, жаждущие мести раздумья, и гнев его по привычке в последние дни вылился сразу на всех. Давно уже он говорил о том, что они завидуют ему и неровно дышат и к его здоровью, и к конторе, и к повозке-двуколке, и даже к подносу с фариком. Он проклял их от всего сердца. Эти подозрения часто возникали у него во время болезни, от них не скрылась даже его собственная жена. Так, однажды он пристально и косо поглядел на неё, когда она сидела рядом с его постелью, и дрожащим от слабости и злости голосом сказал:
— Тебе тоже, госпожа, принадлежит доля во всём этом. Ты уже давно пудрила мне мозги словами о том, что дни моего подноса сочтены, словно ты сама завидовала моему здоровью. Теперь же, когда всё закончилось, ты можешь сама удостовериться.
Его слова произвели шокирующее впечатление на женщину, она долго пребывала в недоумении, но он не стал проявлять к ней сочувствия и не смягчил свой пыл, вместо этого в гневе продолжив:
— Они мне завидовали… все мне завидовали, даже жена, мать моих детей, завидовала мне!
Если времена мудрости и миновали, то смерть стояла перед его перед глазами не так давно. Ему уже никогда не забыть тот ужасный час, когда его потряс кризис. Он как раз готовился подремать, как вдруг почувствовал неприятную боль, раскалывающую его грудь. Он ощутил насущную потребность глубоко вздохнуть, но не смог даже всхлипнуть и застонать. Всякий раз, как он пробовал повторить эту попытку, его разрывала боль, и всё тело стонало от мучений, пока он наконец не сдался в горьком отчаянии и муке. Пришёл врач, и он проглотил лекарства, однако ещё несколько дней находился в забытье между живым бодрствованием и смертельной спячкой. Если он поднимал свои тяжёлые утомлённые веки, то мог блуждающим взором рассмотреть подле себя жену, сыновей и дочерей, окруживших его со всех сторон с покрасневшими от слёз глазами. Он впал в то странное состояние, в котором человек утрачивает всякую волю использовать свой разум и тело. Весь мир казался ему тёмно-бурой тучей из смутных прерывистых воспоминаний, неясных и несвязанных друг с другом.