Перевод с подстрочника
Шрифт:
– Ну как, не присматривались к вашему другу Касымову? Ничего в нём не заметили?
– Вы имеете в виду, чего-нибудь вроде рогов или копыт?
– Ну зачем же. Огненная природа джиннов проявляется гораздо тоньше. В этой книге дано много ценных указаний, на что обращать внимание. Например, на форму ушей, на цвет языка – у джиннов он темней, чем у человека, от бордового до почти чёрного, на красноватый отсвет в глазах. Ещё запах имеет значение – серный изо рта, палёной шерсти из подмышек и некоторых других мест. Бывают неоспоримые признаки, вроде сросшихся пальцев, но этого у него, кажется, нет…
– И серой у него изо рта тоже не пахнет. Хотя я, признаться, не принюхивался. Мне всё-таки трудно поверить, что вы это всё всерьёз.
– Как знаете, – Алишер пожал плечами. – Ваш друг, не мой. А что, встреча с Гулимовым, которую он вам обещал, состоялась?
– Пока нет. Это не только от него зависит. Но Тимур сказал, что устроит непременно.
Олег снял мокрую футболку, вытерся полотенцем и протянул Алишеру. Тот помял его в руках, словно не зная, что с ним делать, и вернул Печигину.
– Так обсохну.
Он был в чёрных брюках и тонкой белой рубашке, плотно облегавшей тело, так что сквозь мокрую ткань проступали тёмные круги сосков. Как вошёл, так и стоял посреди комнаты, не решаясь сесть без приглашения, почти доставая головой до низкого потолка. Олег предложил ему кресло, но Алишер предпочел жёсткий табурет у стены, к которой прислонился одним плечом. Любое удобство было ему враждебно, и, где бы он ни сел, везде он выглядел чужим окружению, явно неуместным. Пока Олег переодевался, Алишер отвернулся к окну и молча глядел на дождь, но Печигин чувствовал, как пристально следит за ним его поросшее чёрным волосом ухо. Находиться с ним в одной комнате было сложно: неважно, сидел он или стоял, всюду он ока-зывался слишком близко. В этом человеке была внутренняя стиснутость, оцепенелое напряжение сжатой пружины, которое он, привыкнув, возможно, и сам не замечал, но Олег своей новой чуткостью ощущал очень отчетливо. Достал из холодильника пиво и предложил Алишеру. Тот отказался без слов, сдержанно отстраняющим движением руки, в котором просвечивало презрение.
– Совсем не пьёте?
Алишер отрицательно покачал головой, не желая, видимо, тратить слова на очевидные вещи.
– Грех?
– Вам этого не понять.
Пока Печигин пил, запрокинув голову, прямо из бутылки, гость смотрел на него с таким спокойным высокомерием, почти с жалостью, что Олегу захотелось прямо сейчас нахлестаться у него на глазах в хлам.
– Глупо из-за такой ерунды рисковать вечным блаженством, – снизошел до объяснения Алишер, когда Олег отставил бутылку.
– Пиво у вас так себе. Ничем не лучше московского.
На переход от вечного блаженства к качеству пива гость отреагировал спокойно:
– Коштырская пивная компания принадлежит племяннику президента. Наверняка они там пиво водой разбавляют.
– Опять, выходит, президент виноват? А ведь народ его любит! Я был на концерте, где люди вставали, когда исполнялись песни на его стихи, многие плакали.
– Народу ослиный хвост по телевизору покажи – он и его полюбит.
– Разве народ может ошибаться? Ради кого вы хотите тогда ухода Гулимова, если не ради него?
– Есть вещи выше народа.
Неколебимая уверенность гостя раздражала Печигина. Похоже, Алишер не придавал его возражениям никакого значения, просто не принимал его, иностранца, всерьёз.
– Это какие же такие вещи, например?
– Справедливость – весы Аллаха на земле. (Олег не сразу вспомнил, от кого и где он уже слышал эту фразу.) Справедливость требует, чтобы Гулимов и его клан, тянущие из страны последние соки, были отстранены от власти.
– Последние соки, говорите? А я вижу вокруг улыбающихся, прилично одетых людей, множество новостроек, никаких признаков безработицы…
– Это потому, что вы, кроме столицы, ничего не видели. Столица – это не Коштырбастан. Столица – это витрина. Действительное положение вещей вы узнаете, только если съездите в районы.
– Я был на водохранилище в пустыне.
– Это не в счёт. Это тоже витрина. Там же президентская дача. Одна из его дач.
– А вы не допускаете, что он не обычный политик? Он ведь поэт – и большой поэт, это я вам как переводчик его стихов могу сказать.
– Да будь он хоть сам пророк, да благословит его Аллах и приветствует…
Олегу показалось, что Алишер произнес традиционную формулу с неохотой, едва слышно пробормотал себе под нос.
– А если он и в самом деле пророк? Я не раз встречался у коштыров с таким к нему отношением.
– Бред! Цикл пророчества завершен Мухаммадом, печатью пророков!
– Зато открыт валайат – цикл вдохновения. Поэтому закономерно, что Гулимов прежде всего поэт. Связь между небом и землей не может порваться окончательно.
– Я вижу, вы успели поднабраться сведений. Не иначе как это Касымов вас просвещает.
– Да я и сам почитал кое-что… Чтоб не пропасть во мраке невежества.
– Ну тогда я вам вот что скажу. Мутазилиты – была такая школа философов в первые века ислама – пришли к однозначному выводу: или пророчество совпадает с выводами разума, и тогда в нём нет никакой нужды, или оно им противоречит, и тогда от него следует отказаться. В обоих случаях пророк ненужен и бесполезен, если не прямо вреден. Так что какими бы необыкновенными талантами и свойствами ни обладал Гулимов – уверен, что три четверти из них приписывает ему наша живущая сплетнями и сказками толпа, – это ничего не меняет. Его правление гибельно для страны, оно ведёт нас в пропасть, поэтому он должен быть отрешён от власти. А если он не захочет…
Алишер не стал продолжать и отвернулся к окну. Дождь, редкость для коштырского лета, притягивал его взгляд, действовал гипнотически, размягчая тяжёлые черты лица, придавая ему мечтательное выражение.
– Что тогда? – спросил Печигин.
Гость пожал плечами.
– Всё в руках Аллаха. И жизнь Гулимова тоже.
Достал из кармана пакетик, из пакетика финик и принялся осторожно пережёвывать. Прожевав, вытолкнул косточку языком через дырку в зубах и спрятал в карман.