Переворот (сборник)
Шрифт:
— Заходите, Сергей Владимирович.
Пилатов появился сияющий, жизнерадостный.
— Вы прекрасно выглядите, Иван Афанасьевич. Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. — Сказав это, он улыбнулся.
В арсенале Пилатова имелось десять разных улыбок, отработанных перед зеркалом и намертво закрепленных в памяти: брезгливая, презрительная, саркастическая, недоуменная, одобрительная, поощряющая, застенчивая, веселая, угодливая и заискивающая. Последняя легко переходила в смех, который подтверждал остроумие того, перед кем Пилатов считал необходимым подчеркнуть свою вторичность и полную зависимость.
— Садитесь, — предложил Дружков. —
Боже мой, Иван Афанасьевич! Какие могут быть церемонии? Спасибо, ничего не надо.
— Тогда я слушаю.
— Разговор серьезный и доверительный, — стирая заискивающую улыбку и принимая озабоченный вид, сказал Пилатов. — Вы читали последнюю сводку ФСК?
— Что вы имеете в виду? Я столько читаю, что трудно вспомнить.
— О росте антипрезидентских настроений в обществе.
— Да, читал.
— Она вас не пугает?
— Меня давно ничто не пугает, Сергей Владимирович. Меня это только настораживает.
— Простите, может, не так выразился, — Пилатов улыбнулся угодливо. — И все же надеюсь, вы понимаете, насколько опасна тенденция этой по-дурацки развивающейся демократии. Во всяком случае, для нас с вами.
«Крыса, — подумал Дружков. — Учуял, что корабль дал течь. Но крыса умная: не пытается бежать с борта, а ищет способа заткнуть дыру».
Вслух сказал:
— Я внимательно отслеживаю ситуацию.
— Простите, Иван Афанасьевич, отслеживать — сегодня мало. Нужны действия. И очень решительные.
— Что вы подразумеваете под словами «решительные действия»?
— Диктатуру, Иван Афанасьевич. Пора кончать с этой детской болезнью демократизма. Только жесткость и решительность сегодня могут спасти реформы.
— Вы уверены, что условия для такого шага созрели? Ведь любое неверное движение может нарушить хрупкое равновесие сил.
— Все условия для установления диктатуры есть. Вспомните, на чем пришел к единовластию Сталин. Он обещал народу, что жить станет лучше и веселее, если партия уберет с политической сцены лишние фигуры болтунов. Что надо работать и работать, а не трепать языками. А народ в то же время видел перед собой болтающего Бухарина, разглагольствующего Каменева, треплющегося Зиновьева. В том, что те говорили об опасности сталинской диктатуры, была сплошная правда, но их уже не слушали — всем эта болтовня надоела. Люди желали твердой власти. Твердых цен. Товаров в магазинах. Вот почему, когда народ встал перед выбором — деловой Сталин или разговорчивые демократы, успех связали с именем вождя. Диктатура.
— Это прошлое, — махнул рукой Дружков. — Давно прошедшее время, как говорят немцы.
— Э, нет, Иван Афанасьевич! У любого прошлого всегда прямые связи с настоящим. Прямые, я подчеркиваю. Сложилась ситуация, когда конкретные дела делает исполнительная власть. Мы с вами. А в Думе и Федеральном собрании только болтают, делят видимость власти.
— Да и за вами особых дел нет, — скептически возразил Дружков. — Жить людям лучше не стало.
— Пегому, что люди меньше работают, чем болтают. Это так называемая оппозиция.
— В народе есть немало таких, кто понимает: законодатели поставлены в условия бесправия. С одной стороны, у них все атрибуты власти — выборность, размах обсуждаемых проблем, высокая материальная обеспеченность, с другой — минимальные возможности влиять на правительство.
Пилатов весело засмеялся.
— Трудно представить, сколько усилий от меня потребовало создание такой ситуации.
— Я посмотрю за ним, хотя один генерал у Васинского уже есть. Не много ли ему двух сразу?
— Кто там еще?
— Дронов, заместитель министра обороны.
— Вы предполагаете или утверждаете?
— Это установлено точно. Дронова пестует сам Васин-ский.
— Хорошо, считай, что Дронов с должности уже снят. Я это ему обеспечу. Генерал без войска, такое не страшно, верно?
— Когда как.
— И все же в первую очередь — Щукин.
— Ты что-то крутишь, Сергей, — вдруг перейдя на «ты», сказал Дружков. — Насколько я помню, господин Пилатов был одним из первых, кто поддержал идею президента об элитных полках.
— Верно, но учти, — Пилатов без труда принял предложенное ему «ты», — мысль о них шеф высказал сам. Решил проверить на мне. Теперь представь, что случилось бы, начни я его отговаривать. Он в последнее время стал крайне подозрителен. Не думай, что ты сам в полной безопасности. Черт знает, какие мысли в отношении каждого из нас роятся в голове самого. Поэтому с так называемой демократией и пора кончать. При ней шеф любого из нас вышибет из окружения, либо всех разом, либо поодиночке. И ничего с ним не поделаешь. Снять его самого без серьезных последствий нам не по плечу. У демократии свои порядки. Значит, надо возвести его на трон. Ликвидировать болтающие инстанции. Законопроекты сумеем готовить и мы с тобой, без всяких выборных органов. Год, два таким образом окажутся у нас в запасе. Как известно, на переправе коней не меняют.
— Что-то ты сильно раскрылся, Сергей, — сказал Дружков с удивлением. — Я тебя спрашиваю: почему? На тебя такое мало похоже.
— Ты мне не веришь?
— Естественно.
— Между тем, сейчас я с тобой искренен, как ни с кем другим. Подумай сам: кто был и остается самыми преданными Бизону? Ты и я. Мы при нем приобрели положение, нас с тобой в равной мере забрызгала кровь, которую он успел пустить соперникам. Сегодня и ты и я не зеленые новички в политике, а зрелые государственные деятели… Не улыбайся, Иван, я говорю, что думаю…
— Я не улыбаюсь, — сказал Дружков. — Что-то не до веселья.
— Фактически это мы с тобой создали систему, на которую опирается Бизон: структуру безопасности, связи, управления. Но человек не вечен. Ты сам видишь — Бизон сдал. Выиграть выборы у нас шансов нет. Полный ноль, Иван, на то, чтобы усидеть наверху. А падать — высоко.
Дружков задумчиво качнул головой: об отсутствии шансов на продолжение карьеры в условиях поганой демократии, когда власть зависит от прихоти пьяного обывателя, он уже думал. Искал союз с некоторыми перспективными политиками, но где гарантия, что его оставят в связке?