Переворот
Шрифт:
— Ишь чего захотели! — скривился в усмешке Барышев. — Власть им подавай.
— Работать не хотят, вот и разводят бузу, мутят воду, — поддержал Брызжахин. — Чужое добро им покоя не дает.
— Зато вы тут здорово работаете. Чужими руками жар загребать — это вы мастаки, — сказал Степан. Мишка спел и отошел в сторонку, гармонист тоже отдыхал, прислушиваясь к разговору. — Священный поход замышляете? Не выйдет! — голос Степана был тверд. — Надеетесь, до Безменова революция не дойдет? Ошибаетесь: дойдет! Дошла уже… Так что скоро тряхнем кое-кого за воротник, так тряхнем, что небо с овчинку покажется…
— Ты говори, да не заговаривайся, — поднялся Епифан Пермяков. — А то я тебя тряхну… Так тряхну — костей не соберешь! — Ноздри большого, слегка приплюснутого носа его раздувались, и весь он, огромный, как глыба, подался вперед, не сводя
— Ну, ты, божья дудка! — поднялся и Степан. — Сядь на место.
— Я тебе сяду, я тебе так сяду, гад ползучий, что ты не встанешь больше! — задохнулся от возмущения Епифан, лицо его побагровело, он зашарил, будто слепой, руками по воздуху, сжимая кулаки, и, обходя стол, двинулся к Степану. Кто-то хотел его остановить, удержать — но где там!
— Посторонись! — повел он плечами. — У-у-у!..
Пронзительный женский голос резанул по ушам. Мужики повскакали с мест, роняя стулья, не зная, с какого боку подступиться. Этот бугай, Епишка Пермяков, может таких дров наломать, такого натворить под горячую руку… Но и Степан Огородников тоже, видать, не робкого десятка — стоит, не шелохнется, только чуть побледнел:
— А ну сядь… божья дудка! Сядь, — повторил Степан. — Иначе рука моя не дрогнет… — Вдруг воцарилась тишина, точно все онемели, и молча ждали, что же будет. Никто поначалу и не заметил, откуда и как появился в руке Степана револьвер, а тут увидели… Увидел и Епифан да так и замер на полпути, забыв опустить поднятый над головой кулак. — Табань, божья дудка, на свое место! Или я тебя насквозь продырявлю…
Епифан смотрел на Степана широко открытыми глазами, рот его тоже был открыт, и он ловил им воздух, беззвучно шевеля губами, словно хотел что-то сказать — и не мог. Попятился затем, попятился, отступая, сел на свое место, тяжелый и глыбистый, лицо красными пятнами пошло. — Ну, ладно… — выдохнул, будто кляп изо рта вытолкнул. — Ладно! Мы еще с тобой посчитаемся…
А к Степану уже подскочил брат жениха, Андрон Стрижкин, тронул за плечо, тихонько стал уговаривать:
— Да брось ты, Стена, успокойся… нашел с кем связываться. Успокойся, — и погромче, теперь уже ко всем обращаясь, пытался уладить, сгладить случившееся. — Это что же получается: разве мы вас приглашали тары-бары да всякие свары тут разводить? А кто будет веселиться да пировать? Пейте, пойте, молодых поздравляйте… — И опять к Степану: — Эх, если б ты в честь жениха и невесты салют произвел, а? Таково в Безменово еще не бывало. Степ, друг ты мой, да это ж раз в жизни… Пусть все знают — свадьба у Стрижкиных! А, Степ?
Степан подумал и решил, что для порядка и упрежденья «салют» не помешает, пожалуй. Пусть знают — не игрушка в его руках.
— Ладно, — согласился. — В честь такого события можно и отсалютовать. Пошли.
Следом за ними двинулись почти все гости — дом враз опустел. А на улице, во дворе, стало тесно и шумно. Подстывший к вечеру снег хрустел, со стеклянным звоном ломался под ногами слабый ледок. Степан подошел к городьбе, вскинул револьвер и трижды выпалил вверх, куда-то в сторону Катуни. Короткое эхо донеслось оттуда, и хлесткий сухой звук ударил в уши. В соседнем дворе взвизгнула и залаяла собака, ей отозвались в других концах деревни. Кто-то крикнул «ура», и все зашумели, заговорили разом. Андрон, смеясь, дергал Степана за рукав:
— Здорово! Степ, стрельни еще разок. Удружи. Но Степан уже спрятал револьвер.
— Хватит. Зачем попусту тратить патроны? Пригодятся еще для более важных дел…
А свадьба после этого, словно подхлестнутая, взяла такой разгон, что никакого ей удержу — гармонист вошел в раж, играл без устали, дом дрожал от плясок и песен. Голос Мишки Чеботарева так и взлетал, окна звенели:
Эх, гуляй, гуляй, онуча,Гуляй, Лаптева сестра!У онучи денег куча —Будем пить мы до утра.И вправду, пили, пели и колобродили до утра.
Степан, однако, ушел рано, где-то ближе к полуночи. Незаметно выбрался из-за стола, уследив при этом, что фельдшер Бергман еще раньше покинул застолье и потихоньку исчез. Степана кольнула догадка: пошел к учительнице. Хотя ему-то что за дело? Но мысль эта между тем не покидала его и тогда, когда он, охваченный легким ознобным волнением, шел по улице. Хотел идти домой, а ноги сами несли его в другую сторону, в проулок, где жила учительница. «Зачем? — подумал он, увидев свет в ее половине (комната учительницы находилась при школе), вдруг оробел и остановился. — Эй, матрос, меняй курс, табань отсюда, пока не поздно! Полный… назад!»
Однако стоял на месте, не решаясь идти дальше, но и не спеша поворачивать. Ломкий наст звучно хрустел под ногами, слышно было, наверное, по всей деревне. И деревня притаилась, будто ждала — что же будет! Собаки и те умолкли. Темно. Тихо. Только звезды зябко и беспокойно подрагивали, мерцая в темноте. Да в школьной пристройке светилось окно, совсем близко, так близко, что сил не хватило удержаться и не подойти еще ближе, не заглянуть в него… И Степан, смиряя дыхание, почти и вовсе не дыша, перелез через прясло, шагнул к окну и, наклонившись, коснулся лбом стекла. Сердце бухало, подкатывая к горлу, и в горле стало тесно и горячо. Степан понимал, что делает что-то не то, постыдное что-то и неприятное самому, но и отступать было уже поздно. Щель между рамой и неплотно задернутой шторой позволяла видеть всю комнату, от двери до переднего угла, и Степан, глядя в эту щель, облегченно вздохнул и невольно обрадовался: учительница была одна, никакого фельдшера тут не было… да, наверное, и не могло быть! Учительница сидела за столом, подле окна, и если бы не стекла двойных рам, которые разделяли их, можно было бы дотянуться до нее рукой… Беззвучно шевеля губами, она читала книгу, лежавшую перед ней на столе, и по лицу ее, отрешенно-строгому и даже печальному, было видно, что живет она сейчас в каком-то ином, загадочном и недоступном Степану мире… Вдруг захотелось проникнуть в этот мир — войти в комнату, сесть рядом с учительницей и, касаясь пальцами узкой ее ладони, осторожно перелистывать страницу за страницей. Что это за книга? О чем в ней написано? Учительница читала, слегка наклонив голову, и Степан видел и чувствовал, как далека она — и что разделяют их не только хрупкие двойные стекла и эти вот бревенчатые стены, а что-то более прочное, непреодолимое. Она продолжала читать — и, казалось, все дальше и дальше уходила от него, загадочно и грустно улыбаясь. Светлая прядь упала ей на лицо, мешая читать, и она, выпростав руку из-под накинутой на плечи шали, задумчиво и медленно отвела эту прядь за ухо, назад, и так же медленно и машинально спрятала руку под шаль, концы которой свисали почти до пола. И было в этом плавном и неожиданном движении что-то такое, отчего сделалось Степану не по себе…
Вдруг она оторвалась от чтения, повернула голову и посмотрела в окно. Степан отпрянул, оступился, чуть не упав, и кинулся прочь, поскорее отсюда. Верхняя жердина прясла прогнулась и треснула под ним, когда он перелезал, в соседнем дворе проснулась и залаяла собака. Но Степан был уже далеко. Он перевел дух, пошел шагом. И все время думал об учительнице, видел ее склонившуюся над книгой… «Вот пойду завтра и попрошу эту книгу, — решил Степан. — Пойду и попрошу».
Ночью привиделось ему, будто учительница сама пришла и принесла книгу. «Вот, — сказала она с улыбкой, — возьмите, Степан Петрович. И не думайте, что вам эта книга недоступна…»
А утром вот что произошло: переулками да задами, через пустырь, мимо сборни, пробирался домой Митяй Сивуха, веселенький и неостывший еще после свадьбы — шуба нараспашку, шапка набекрень… Шел Митяй и тихонько напевал недопетую вчера песню, мурлыкал себе под нос:
А во городе во КиевеЧуду мы видели, чуду немалую.Чуду прекрасную, чуду-красну девицу,Станом она становитая.Видом она — редко видная…Вдруг он оборвал песню и повертел головой туда-сюда, будто не прислушиваясь, а принюхиваясь: странные звуки доносились откуда-то, но откуда — понять он пока не мог. Словно чем-то острым и тяжелым ударяли в мерзлую землю… Митяй глянул влево, повернул голову направо — и тут ему открылась картина: неподалеку на пригорке, как раз напротив церкви, двое мужиков долбили и копали а что копали — опять же не было ясно. Он узнал братьев Огородниковых — Степана, коий вчера на свадьбе наделал переполоху, и Пашку. И очень удивился: чего это они здесь копают? Митяй сбил шапку с одного уха на другое, глаза его еще больше сузились и заблестели: «Вот это чуда так чуда!»