Переяславская рада. Том 2
Шрифт:
Украина, считавшаяся покоренной, теперь внезапно и неожиданно спутала все карты.
Имя Богдана Хмельницкого возникло как злой вестник для владык Запада и Востока. На том, чтобы, не теряя времени, истребить достигнутое еретиками, как называл русских людей Ватикан, или же неверными, гяурами, как говорили о русских людях в Порте, они — Стамбул и Рим — сошлись.
На некоторое время Ватикан повелел своим вассалам забыть вечные распри между Западом и Оттоманской Портой. Борьба за освобождение «гроба господня» была теперь не ко времени. В Стамбул выехал личный посол папы,
Зашевелились папские нунции и легаты и в других странах.
Наемники-ландскнехты, бродяги и авантюристы, лакомые на чужое добро, снимали со стен источенные ржавчиной латы (на новые денег не было). «Лучшие добудем на Украине», — утешали они себя, чистя мушкеты и пистоли, остря лезвия сабель и мечей. Эти люди без роду и племени кинулись внаймы к Речи Посполитой, лелея надежду на щедрый заработок в далеких украинских землях, покорение которых они считали легким и веселым делом.
Швеция, которая еще не так давно под любым предлогом старалась не показать свое подлинное отношение к Событиям в Речи Посполитой, наконец, под влиянием папского легата Вероны, заверила устами герцога Карла-Густава, который готовился стать королем, что ни одного кирасира, ни одного латника она не пошлет на польские границы.
Даже обнищалые саксонские курфюрсты, прусские бароны и баварские принцы, несмотря на свое протестантское вероисповедование, выявили готовность защищать католицизм и помогать Речи Посполитой.
Но никто — ни всемогущий папа, ни короли, ни министры, ни турецкий султан со своим мудрым советом-диваном, ни опытные завоеватели командоры — не мог предугадать всей сложности событий, развернувшихся вскоре…
На защиту своих земель, своей жизни, своих порядков, своего языка и веры стали народы-братья — русские, украинцы и белорусы. Это рождалась грозная и непобедимая сила, всего будущего могущества которой не могли ни предвидеть, ни понять бесчисленные шайки чужеземных завоевателей, бродяг и авантюристов, собиравшихся на Западе под эгидой римского папы и на Востоке под бунчуком турецкого султана.
Напрасно папа Иннокентий X верил твердо и нерушимо, будто бы мечи новоявленных крестоносцев очистят землю от еретической скверны, как он открыто с ненавистью называл славянские народы.
…Итак, все было взвешено и измерено. Оставалось только дать знак…
7
…Синий дым подымался кверху, к чистому небу, весенне голубому, хотя вокруг еще лежал снег и морозный ветер остро колол лицо. Демид Пивторакожуха стоял у калитки и смотрел, как просыпалась улица.
Проехали сани, накрытые рогожей, — из-под нее багровели коровьи туши. Это торговцы везли мясо на продажу.
Бешено промчался на вороном коне всадник. Ферязь, высокая горлатная шапка и добрый конь показывали, что это государев гонец.
«Видать, по спешному делу», — подумал Демид.
Несколько знакомцев торопливо прошли мимо, поздоровались, не останавливаясь.
Работные люди спешили на мануфактуру московского гостя Бузкова. Снова проехали сани, на этот раз груженные глыбами желтоватой руды. Ярыжка на козлах крикнул:
— Челом казаку! — подмигнул и подхлестнул лошадь кнутом.
Демид довольно улыбнулся. С той поры, как воротился он из Переяслава, все стали звать его казаком. Гетманская грамота несколько поистерлась от прикосновений множества пальцев. Хотя не каждый мог прочитать, но подержать в руках хотелось всем. Не так сабля гетманская удивляла, как эта грамота с печатью, привешенной на крепком волосяном шнурке. Сабля что! Ее и купить можно, были бы деньги. А вот грамота…
— Рано, черкашенин, поднялся, — послышался знакомый голос.
Демид оглянулся.
Сосед, оружейник Матвей Лесков, вышел из своей избы и подошел к нему.
— Едешь? — спросил, положив руку на частокол.
— Еду.
— Рад небось?
— Рад! — подтвердил Демид. — Одно жаль — хороших людей здесь покидаю…
— Хорошие люди повсюду есть, — задумчиво отозвался Лесков, В синих глазах его заискрился смех. — Вот кумедия! Как услыхал купчик наш, что ты с мануфактуры уходишь, закричал на приказчика: «Как так? Не пускать!» А приказчик ему: «Он (про тебя то есть) не приписной, вольная птица. Куда хочет едет, да еще грамоту охранную привез от черкасского гетмана». Выкусил!
Лесков показал кукиш в сторону мануфактуры, смех сполз с лица, Помотав бородой, проговорил печально:
— А привыкли мы тут к тебе!
— Подался бы со мною! — горячо проговорил Демид. — Ей-право, подался бы!
— Думаешь, не пошел бы? Вот те крест, пошел бы с тобой! Да сам знаешь — как пойду? К железодельной мануфактуре цепью прикован, да еще жена, дети… — Задумался и, помолчав, весело сказал: — Это не беда, казак, из пушек да мушкетов моих будете по панам-ляхам палить… Уж я сам с десяток таких ядер отолью, что как стрельнут ими казаки твои, так в Варшаве король заплачет… Ну, а она как же?
Демид понял — Лесков спрашивает про жену.
— Что ж, Саня — умница. Сперва, как услыхала, что ехать нужно, — в слезы, а теперь ничего. Василько — казак добрый, он-то лучше меня уговорит мать.
— Васятка у тебя воевода! — похвалил Лесков Демидова любимца. — Однако пора на мануфактуру, вон видишь, — он указал рукой вдаль, где над темными крышами густо взвился в небо широкого полосой черный дым. — Надышал наш гость. Иди, брат! А вечером ко мне, меда переяславского на прощание выпьем…
Лесков ушел. Демид постоял еще немного. Поежился от набежавшего холодного ветра и вошел в дом. Остановился на пороге у железного скребка — счистить с сапог снег. Вспомнилось, как прилаживал его тут. Сколько времени прошло? А думалось тогда, что надолго, на всю жизнь, не увидит больше ни Киева, ни Чигирина. «Никогда наперед не загадывай», — всплыли в памяти отцовские слова. Забыв сбить с сапог снег, он толкнул дверь.
Озабоченным взглядом встретила его Александра. Она стояла над раскрытым сундуком, держа в руках цветастый сарафан, который купил ей после свадьбы Демид на торгу в Москве. Василько спал на лежанке под кожухом. Улыбался во сне. Росинка пота дрожала на кончике вздернутого носа. Демид обнял жену за плечи, прижал к груди русую голову, шепнул нежно на ухо: