Периферия, или провинциальный русско-калмыцкий роман
Шрифт:
За чаем Зеленский не стал из осторожности рассказывать врачу о предутреннем сне; дабы не вызвать целый поток теорий и предположений. Ворожейкин деликатно не напоминал о начале разговора, связанного с Герлей. Но словоохотливый доктор сам завел диалог, правда, на другую тему:
– Вы, не обратили внимания, наш драгоценный, писатель? Все в мире, любой род деятельности человеческой сопряжены с алкоголем, проклятьем и хлебом нашим насущным, да простят меня за святотатство!
Вот, возьмем творчество. Американец О. Генри писал свои рассказы так. Он ставил на стол бутылку виски, ананас и брал бумагу для письма. К обеду или позже бутылка была пуста, рассказ написан, а на
Но, заметив на лице Зеленского признаки неудовольствия, поспешил сменить направление темы. А Олег про себя отметил:
– Эрудирован, чертяка! Книгочей!
Михаил Иванович открыл ящик стола, покопался там немного и достал пригоршню разнокалиберных таблеток, которые заглотал одним махом и запил душистым чаем.
– Для мозга, начинающего склерозировать, весьма помогают, - пояснил он Олегу, - или чем вам не тема - алкоголь и героизм. Я внимательно изучил великий калмыцкий народный эпос «Джангар». И вот то, что я там обнаружил, пусть не в обиду будет нашим землякам калмыкам.
Во «Вступлении», где описывается Джангарово ханство, мы читаем: «…Диких степных кобылиц молока потоки лились. Разливались потоки арзы* (молочной водки), радующей взоры арзы. Долго пировали там, пить не уставали там, стали красными, наконец, нежные глотки богатырей. Загудел многоуглый дворец. Желтые полчища силачей стали кичиться силой своей…»
В «Песне второй» богатырь Хонгор, прежде чем приступить к поединку с врагом, «…с места поднявшись в своем углу, семьдесят и один раз … наполнил пиалу. Семьдесят и один раз опорожнил он пиалу – семьдесят и один человек поднимают ее с трудом… …От выпитой араки нутро согрелось у него. Десять пальцев белых его сжались в гневные кулаки. Сердце забилось в клетке грудной, - зверь заметался в чаще лесной. Рвутся десять отваг из груди!...»
Из той же «Песни второй» «…ханская дочь и ее жених принялись искать джангарчи* (певца «Джангара»). Забрался в угол укромный он, сидел там тихий и скромный он. Увидев мальчика-джангарчи, вытащили, как находку его, выставили на середку его. Справа гордый сидел жених с тысячей воинов своих. Слева сидела ханская дочь и триста краснощеких девиц, лучистых, верблюдооких девиц. Мальчику поднесли они араку три раза подряд, и тот запел, как поют искони…»
В «Песне третей» богатырь Санал «…семьдесят раз осушил пиалу с благодатным питьем, - семьдесят и один человек поднимают ее с трудом. Пред богатырством предстал Санал, оглядел он густую толпу. Жилы надулись на мощном лбу, стали с нагайку величиной. Лев разъяренный в чаще лесной – сердце забилось в клетке грудной, десять отваг закипело в груди – хлынут наружу того и жди!...»
В той же песне «…прибыл в ханскую ставку посол. Он у подножья стяга сошел. Сталью из лучших сталей согнул стройные, тонкие ноги коня. Двери серебряные толкнул, распахнулись они, звеня. И во дворец вступил не спеша. Видит: сидит Зарин Зан-тайша с полчищами батырей, в блеске золота и тополей, в ожидании бранной грозы, в изобилии черной арзы…»
В «Песне шестой» о подвигах богатыря Савра Тяжелорукого, после удачной битвы: «…Поскакали вихря быстрей шесть тысяч двенадцать богатырей с прославленным Джангаром во главе к шатроподобной своей бумбулве. Расселись эти семь кругов в счастье великом и в торжестве в честь разгрома могучих врагов. Расселись бойцы, отваги полны, а чаши бурлили, влаги полны, разливались озера арзы, радующей взоры арзы…»
«Седьмая песня» - о победе буйного Хонгора Алого
А вот «Песнь одиннадцатая» «О поражении свирепого хана шулмусов Шара Гюргю: «…Тут виночерпий, Менген Герел – исполин, в бочку с арзой опустил огромный кувшин… …Круглые исполинские чаши певцов восемьдесят не могло бы поднять бойцов. Но сдадкопевцы чаши свои без труда только двумя перстами держали всегда!.. …Жаркие, желтые лбы хмельных смельчаков, жажду свою утолявших черной арзой, снова проделали песенных пять кругов… …Так пировали семьдесят ханов Богдо и тридцать пять стальных великанов Богдо. От изобилия арзы и дыхания весны сваливались исполины в темные сны, спали тогда, не на ложах покоясь, они: друг другу на ноги головы положив, образовали железный пояс они…»
И это не все, квинтэссенция, так сказать!
Я, понимаю, гиперболы, уважаемый Олег Николаевич, свойственные эпическим произведениям. Но, так сказать, просматривается и тенденция. С генетикой не поспоришь. Одним словом, нашим братьям калмыкам пробку достаточно лизнуть, чтобы их не потянуло на ратные подвиги!
«Чешет наизусть, без запинки и со ссылками, не всякий диссертант на такое способен», - с оттенком уважения подумал Олег, но возразил:
– У всех народов в эпосах и былинах богатыри, чтобы поднять свой боевой дух и укрепить силы, пьют алкоголь в разных видах. Чем вам не «окопные» сто грамм, Михаил Иванович?
Хотя, не раз бывая на калмыцких свадьбах, наутро выслушивал извинения устроителей брачных церемоний:
– Извините, что драки не было!
«Насладившись» своеобразным литературным диспутом, притомившиеся собеседники откинулись на спинки кресел. Но Ворожейкину что-то не давало покоя, и он начал издалека:
– Вам, друг мой, Олег Николаевич, позвольте называть вас так, в столицах легче, чем нам в провинции. Там талант на виду, во всем блеске (Олег неопределенно хмыкнул), а нам в провинции приходится гораздо сложнее. Иной и чувствует в себе способность выразиться изящно, да посоветоваться не с кем, кто помечен искрой Божьей, а уж, чтобы напечататься, и говорить нечего. Кругом куркули, а не меценаты!
Я, вот, от потребности душевной пописываю вирши (при этом Ворожейкин покраснел и вспотел еще сильнее), а годятся ли они для литературы, не ведаю. Извиняюсь великодушно, многоуважаемый Олег Николаевич, что нагружаю вас излишней работой, но не сочтите за труд!
Тут Михаил Иванович взмок совершенно, извлек их сейфа серый скоросшиватель с крупной надписью «Стихи. Михаил Ворожейкин» и слегка подрагивающей рукой подал Зеленскому.
– Пытаюсь выразить свое мироощущение, так сказать, нащупать смысл жизни, - совсем уже скороговоркой протараторил Михаил Иванович.
– Ну, и как со смыслом?
– спросил Олег.
– Жизни? Как-то не очень!
– признался Ворожейкин.
– Не переживайте, Михаил Иванович! И у крупных писателей и поэтов, которые брались за эту тему, тоже не все ладно получалось, - утешил его Олег.
Скоросшиватель тянул минимум на полкило. Завязки были аккуратно завязаны претенциозным бантиком. Олег развязал тесемки, вынул несколько листов наугад. Он мельком увидел то, что и предполагал. Красоты Маныча; вечерний закат, перечеркнутый косяком летящих журавлей; цветущая степь; улыбчивые механизаторы, радостные оттого, что пашут на арендатора. Одним словом, банальщина-водица, не разбавленная даже кисленьким сиропчиком дарования. Но труд – есть труд.