Периферия, или провинциальный русско-калмыцкий роман
Шрифт:
Наконец настал день выписки. Невыполненными остались только рецензирование поэтических опытов доктора Ворожейкина и применение суперсекретной антизапойной методики. Запавшие щеки Олега покрылись клочковатой, неопрятной, наполовину седой бородой. Волосы, которых почти не касалась расческа, торчали сосульками. Спортивный костюм, в котором он провалялся на больничной койке сорок пять дней, от этого не стал более свеж; он весь измялся, покрылся пятнами разных размеров и расцветок, воротничок и манжеты рукавов залоснились и потемнели. Да еще запашок весьма характерный
Засаленная дубленка и разбитые кроссовки не добавляли лоска к общей экипировке. Сама процедура выписки не заняла много времени. «Больничный» для редакции, паспорт, сто рублей на проезд – и будь здоров!
Напутственную речь произнес русский дед-пропойца, практически постоянный жилец диспансера:
– Милок, меньше бы баловался водочкой на воле, не терпел бы эти страдания и муки! Да, больно сладкая она, мать ее ети!
Выйдя из помещения и чуть не опьянев от свежего воздуха, Олег посмотрел на стены заведения. На втором этаже в окне ординаторской ему померещилось лицо доктора Ворожейкина, который то ли корчил рожи, то ли тоскливо улыбался. Погода в день выписки стояла скверная; моросящая с неба мерзость, сменяемая резким холодным ветром. Олег медленно поплелся к автобусной остановке, чавкая по грязи.
Вдруг рядом остановился черный «джип» с тонированными стеклами и знакомый голос окликнул:
– Привет, паломник! Далече собрались?
Это была Герля.
– Когда вы оставите меня в покое?
– он молящими глазами посмотрел в приоткрытую дверь, а голос его прозвучал надтреснуто.
– Что вам всем от меня нужно?
– Довезти знаменитого писателя Олега Зеленского домой, а по пути сообщить ему некоторые хорошие новости.
– А мне - класть с прибором на ваши новости, а до города я и на маршрутке доберусь!
– Олег, перестань вести себя, как маленький мальчик! Промокнешь совсем, заболеешь и вдруг умрешь, хотя посмертная слава куда значительней прижизненной!
– Герля, я запретил тебе приезжать! От вас нигде спасу нет, только в сумасшедшем доме.
– Что же ты не вернешься туда?
– Срок лечения закончен, меня туда не примут.
Но, решив, что дальнейшие препирательства могут выглядеть глупо, решительно открыл переднюю пассажирскую дверцу, кряхтя, влез со своим скарбом в салон, перемешав там запах тонкого французского парфюма с крутым ароматом больничного бомжа. Впрочем, он сделал это преднамеренно. Но Герля и носом не повела от такого микса.
Первое время они молчали. Наконец Герля спросила:
– Какие планы, Олежка?
– Ты, что, имеешь какое-то отношение к моим планам?
– Для начала, о наших планах, совместных?
– Их нет, и больше не будет!
– Ты это сам решил?
– Если тебе так больше нравится, то сам.
– А как же я!
– растерянно спросила Герля.
– Не притворяйся, ты это тоже решила, только мой запой поставил точку над i.
– Что ты имеешь в виду?
– Я помню твой взгляд, когда меня выводили из квартиры в санитарную машину. В нем сквозили презрение и брезгливость, согласись, не лучшие из чувств, которые могут объединять близких людей. Я понимаю, что ты ни в чем не виновата, и так промучилась несколько лет с таким уродом, как я. Но решение созрело у тебя!
– Олежка, милый, тебе это все показалось! Я была напугана и не знала, что делать? Ты же был болен. Тебе могло что-то привидеться!
– Кроме чертей?
– Как мне убедить тебя, что было совсем не так?
– почти умоляюще прошептала Герля.
Они уже проезжали последнее перед городом село, усиливающийся дождь не успевал смахиваться «дворниками» с лобового стекла. Герля старалась вести «джип» предельно аккуратно, чтобы машину не занесло на обочину.
– У меня есть для тебя очень неплохая новость, - осторожно сказала Герел, чтобы лишним словом не вывести друга из состояния неустойчивого равновесия.
– Твоя книга «Два крокодила» принята крупным московским издательством «Фикус» к публикации большим тиражом, причем, на очень выгодных для тебя условиях. Осталось только подписать договор. Теперь ты прославишься на всю страну! Ты не рад?
– Помнится, посылал им на удачу эту книгу. Рад ли я? Нет! Когда, что-то получаешь в жизни, раньше тобой очень желаемое, то вдруг выясняется, что оно тебе уже и на хер не нужно! Кстати, книга, далеко не из лучших писаний, которые я накропал.
И вопрос, не твои ли деньги и колдовские женские чары пробили этот проект? Если это так, то большего оскорбления ты мне не смогла бы мне нанести!
– Не переживай, мои деньги и, как ты изволил литературно выразиться, мои гениталии, не причем!
– попыталась смягчить Олега Герля.
– Талант всегда пробьется!
Олег посмотрел на нее, как на неполноценную, но промолчал.
Приближалась Элиста. Герля попробовала снова вернуться к началу разговора:
– Ну, а мы-то с тобой, Олег, как будем? Забудем это, как страшный сон, давай?
– Это был не сон! Я любил тебя, и благодарен тебе за это! Ты давала мне духовную и физическую подпитку, утро, когда я видел тебя в постели рядом с собой, делало меня счастливым на весь день! А что я мог предложить взамен: таскать по спектаклям, вернисажам, знакомить с «интересными» людьми?
– Может быть, этого мне и не доставало! Да и сам ты не такой уж «неинтересный» человек. Я многому от тебя научилась. Не забывай еще, что мы были неплохими сексуальными партнерами. Две-три ночи без тебя казались мне пыткой! Я хотела заботиться о тебе, и это меня, скорее всего, сгубило!
– Ну, вот, и разобрались. Ты человек другого круга, Герлюша. Ты деловая женщина, удачливая, молодая, красивая, да и свободная на сегодняшний момент. Я же затворник, которому мало что нужно, подверженный к тому же алкогольным срывам. Да, и возраст у меня критический! Руби сук по себе.
– Ты не передумаешь, зачем жечь корабли?
– Давай, закончим всю эту тягомотину! В глубине души я чувствую, что так поступить будет правильно. Мне было знамение!
– Ты сумасшедший, Зеленский!
– Конечно, я ведь из сумасшедшего дома. У меня даже «больничный лист» есть.
Когда они подъехали к дому Олега, Герля напомнила, что все убрала и мобильник лежит на прежнем месте. Предложила подняться в квартиру вместе, но Олег наотрез отказался. Потом нагнулся, бережно положил на свое сиденье сто рублей: