Перикл

Домбровский Анатолий Иванович

Перикла убьёт чума, Сократа — яд, Фидий погибнет в тюрьме, Протагор и Анаксагор умрут в изгнании, Иктин похоронит Калликрата и завершит Парфенон, Софокл переживёт многих — Перикла, Фидия, Протагора, Анаксагора, Иктина, Калликрата, Геродота, Полигнота, Продика... Не переживёт лишь Сократа и её, Аспасию.

Ничего этого Аспасия, конечно, не знала и не могла знать, но мысль о неизбежной, поздно или рано, гибели всех была так горька, что глаза её наполнились слезами. Увидев это, Перикл сказал, обращаясь к Гиппократу:

— Ты

вверг нас своими словами в печаль, Гиппократ. Конечно, и в начале пути человек думает о его конце, иначе он не отправится в путь. Но, решив однажды идти, не следует останавливаться — ведь возвратиться не удастся. У египтян, Геродот это подтвердит, есть обычай напоминать пирующим о смерти, но лишь с тем, чтобы веселье пирующих было ещё больше. Веселись в час веселья, а печаль не заставит себя ждать. Мы, не сговариваясь, соблюли нынче этот египетский обычай, заговорив о смерти посреди веселья, напомнив друг другу о ней. Но вот уже напомнили — и довольно. Выпьем за радость бодрой и деятельной жизни, где неизбежность смерти не смущает сердце!

— Как ты постигаешь образы богов, Фидий? — спросил Протагор. — Ведь не станешь же ты утверждать, что видел Зевса, Афину, Аполлона и других богов, которых ты изваял? Скажи нам, ты видел кого-нибудь из них?

— Нет, не видел, — ответил Фидий.

— И создал их статуи. Как? Боги, говорят, творцы людей, а тебя называют творцом богов. Не боишься, что боги, услышав это, накажут тебя?

— Протагор, ты задал Фидию уже несколько вопросов, позволив ему ответить лишь на один: видел ли он богов. Фидий ответил, что не видел, и ты остался доволен этим. А если бы он сказал, что видел их? Что тогда сказал бы ты? — спросила Аспасия.

— Я сказал бы, что Фидий говорит неправду, потому что видеть богов невозможно — уже много сотен лет они не спускаются с Олимпа, не являются людям. Стало быть, и статуи Фидия нельзя назвать статуями богов! В лучшем случае, думаю, они изображают натурщиц и натурщиков с добавлением некоторой фантазии самого Фидия. Если это не так, пусть Фидий докажет нам. Боюсь, однако, что это ему не удастся: ведь он уже сказал, что не видел богов. Ты сказал это, Фидий? — В голосе Протагора зазвучали торжествующие ноты.

— Да, я сказал, — шумно вздохнул Фидий: оставить выпад Протагора без ответа он не мог — обвинение было чрезмерным, перечёркивало все его труды, да и саму жизнь, кажется, — а отвечать ему не хотелось: и вина уже было много выпито, и время было позднее. Но не ответить он не мог.

— Теперь я задам тебе несколько вопросов, Протагор, — сказал Фидий, приободрившись и приподнявшись на ложе. — Ответь мне, правда ли то, что Зевс создал людей похожими на богов?

— Говорят, — усмехнулся в ответ Протагор.

— Стало быть, ты согласен. Теперь скажи, всё ли самое главное отражено

на лице человека? Не случается ли так, что люди похожи друг на друга лицом, а в жизни совсем разные?

— Случается, — ответил Протагор. — Чаще с близнецами, иногда же бывают двойники. У Ликурга, говорят, был двойник, но совершенно глупый и никчёмный человек.

— Очень хорошо. Значит, не всё отражается на лице. Сила, ум, мужество, доброта, справедливость человека проявляются не в одном лишь выражении лица. Вот ты, например, умён и хорош собой, Протагор, а Сократ тоже умён, но никто не скажет, что он хорош собой.

— Я не просто хорош, я совершенен, — сказал Сократ, развеселив всех. — Я смогу это доказать.

— Пусть Протагор и Фидий сначала закончат свой спор, — попросила Сократа Аспасия.

— Пусть. И мне интересно узнать, как будет посрамлён Протагор, — сказал Сократ: он просто не мог не уязвить Протагора, поскольку не соглашался с ним в главном, в том, что есть истина и что есть мнение.

— Продолжай, — предложила Фидию Аспасия, довольная тем, что ей всё ещё удаётся управлять беседой этих в общем-то неуправляемых людей, для которых свобода и убеждение — единственные руководители.

— Теперь скажи мне, Протагор, — продолжил Фидий, — правда ли то, что люди хоть и похожи на богов, но не так совершенны, как боги?

— Разумеется! — хохотнул в ответ Протагор. — Афродитой может быть только Афродита, а все прочие женщины — в лучшем случае лишь жрицы её.

— Значит, у женщин и Афродиты разные степени совершенства?

— Очень разные.

— Но и среди земных женщин есть менее совершенные, скажем, менее прекрасные и более прекрасные, так? — спросил Фидий.

— Так, — ответил Протагор, позёвывая, показывая тем, что Фидий его уже утомил своими вопросами.

— А как ты думаешь, есть предел земному совершенству, земной красоте, силе, уму, мужеству, благородству, могуществу и всем другим добрым качествам? — Зевки Протагора нисколько не смутили Фидия.

— Есть, есть, — махнул рукой Протагор, дескать, получай то, что тебе надо, не жалко. — Предел прозрачности воды — прозрачность воздуха, предел яркости света — яркость солнца. Это школьные истины.

— Хорошо. Тогда в этом же ряду, в продолжение этого ряда: предел совершенства человека — совершенство бога. Не правда ли? — спросил Фидий.

— Да. И что?

— Только то, что бог — есть предел человека, предел его красоты, силы, ума, доброты, могущества и всего другого, о чём мы уже говорили. В моих статуях я добиваюсь предела человеческого совершенства — так получаются изваяния богов. Кстати, если это и не боги, в существовании которых ты сомневаешься, то изобразить предел совершенства человека, его идеал — тоже не так уж плохо, не правда ли?