Перикл
Шрифт:
— И Периклу слава! — добавил Сократ, когда чаши были уже подняты. И это тоже было справедливо: волей Перикла только и могла воплотиться красота Парфенона. Это понимал не один Сократ, но и все другие гости. Сократ же, провозглашая тост в честь Перикла, подумал не только о справедливости, но и о том, чтобы утешить Перикла: то, что имя Аспасии прозвучало из уст Гиппократа, молодого косского лекаря, явно не понравилось Периклу — он бросил на него недовольный взгляд уязвлённого ревнивца, хотя и попытался потом скрыть это за весёлой улыбкой.
— Скажи, Гиппократ, если у человека болят и портятся зубы, это признак болезни? — как бы невзначай спросил Сократ и тем перевёл разговор на другую тему: все, поставив чаши, прислушались к его вопросу и теперь ждали, что ответит Гиппократ.
Гиппократу, кажется, понравилось, что Сократ обратился к нему и таким образом обратил на него внимание хозяев дома и их гостей, — Гиппократ был честолюбив и приехал в Афины, может быть, лишь ради удовлетворения этого чувства: кто славен в Афинах, тот славен во всей Элладе.
— Да, это признак болезни, — громче, чем следовало, ответил Сократу Гиппократ, будто обрадовался, что с кем-то приключилась эта болезнь.
— А если выпадают волосы на голове и человек, подобно мне, становится лысым — это тоже признак болезни? — задал новый вопрос Сократ.
— Несомненно, Сократ.
— А если человек начинает плохо видеть и у него слезятся глаза?
— Это тоже болезнь. — Гиппократ сошёл с ложа и теперь стоял, повернувшись к Сократу, готовый отвечать и на другие его вопросы.
— А если человек слабеет и у него становится дряблым тело — это болезнь? — развеселился чему-то Сократ и, посмеиваясь, приподнялся на ложе, обмахиваясь снятым с головы фиалковым венком.
— Ты намерен перечислить все болезни? — тоже повеселел Гиппократ.
— Нет. Но твой вопрос — это твой ответ: слабость и дряблость тела — болезнь. Так?
— Так, — согласился Гиппократ.
— Болят суставы...
— Болезнь, — не дав Сократу закончить вопрос, ответил Гиппократ.
— Человеку трудно разогнуться в пояснице...
— Болезнь...
— Он кашляет и худеет...
— Болезнь. Будет ли конец твоим вопросам? — спросил Гиппократ.
— А вот и конец, последний вопрос: от всех этих болезней человека можно излечить?
— Можно.
— Очень хорошо! — Сократ захлопал в ладоши, другие последовали его примеру, полагая, вероятно, что все эти аплодисменты — в похвалу Гиппократу, который может избавить человека от всех перечисленных Сократом недугов. Сократ, перестав хлопать, сказал: — Я перечислил те болячки, которыми сопровождается наступление старости: выпадают зубы, слепнут глаза, человек лысеет, тело его слабеет и дрябнет, болят суставы и ломит поясницу... Станешь ли ты утверждать, Гиппократ, что это не так?
— Да, это так, — согласился Гиппократ, уже догадываясь, какую ловушку подготовил для него этот пучеглазый и курносый философ.
— Ты сказал, — продолжил Сократ, — что можешь избавить человека от всех перечисленных мною болезней. Сказал?
— Сказал.
— Стало быть, ты можешь излечить человека от старости. А тот, кто может излечить человека от старости, может, очевидно, избавить его от смерти вообще — сделать вечно молодым и вечно здоровым. Ты можешь это, Гиппократ? Если не можешь, то ты солгал нам, говоря, что перечисленные мною болезни отступают перед твоим врачебным искусством, и, значит, ты плохой лекарь. Если же можешь победить их, то ты бог, потому что тебе по силам подарить человеку вечную жизнь. Когда ты спустишься с Олимпа, Гиппократ, и не Асклепий ли твоё настоящее имя?
— Ах, Сократ, — сказала Аспасия, идя на выручку Гиппократу, — ты смутил своими вопросами нашего дорогого гостя, а мы-то думали, что ты хочешь открыть его нам во всеоружии врачебного искусства. Ты ведь и сам знаешь, что многие болезни излечимы, а старость и смерть неминуемы и что старость — это не болезнь, хоть и сопровождается всякими болячками.
— А из ответов Гиппократа следовало, что старость — всего лишь болезнь, — возразил Аспасии Сократ, — и что он может избавить нас от неё, если говорил правду. Пусть сам ответит.
— Пусть сам ответит, — поддержал Сократа Перикл: кажется, он больше других был доволен тем, что Сократ поставил Гиппократа, этого молодого красавца, который весь вечер только тем и занят, что пялит глаза на Аспасию, в затруднительное положение.
Гиппократ, к радости Аспасии, — она любила Гиппократа, как и всех, кто был в этот вечер в Перикловом саду, — легко вышел из затруднения:
— Я не лгал, но я и не бог, — сказал Гиппократ. — Всё, что создано богами, имеет в этом мире предел. Беспредельно лишь могущество богов. Самим законом творения победам медицины над болезнями и смертью поставлена преграда. Эта преграда — старость и, значит, время жизни. Нет лекарств против времени. Есть лекарства против нарушений природы человека. Мы лечим, содействуя природе, а не вопреки ей. Жизнь коротка — это установление природы, но и не должна быть короче этого установления. Путь постижения искусства врачевания, к сожалению, долог и недоступен каждому человеку. Случайные удачи на этом пути возможны, опыт зачастую бывает обманчивым, а выводы неправомерными. Кто намерен врачевать, должен всецело отдаться постижению искусства врачевания и не может жить другой жизнью, какая предназначена большинству людей. Но и богом асклепиад не станет: Зевс потому и убил молнией Асклепия, что тот пытался оживить мёртвых. Смерть — предел всему, чтобы не загромождать мир старыми творениями, ведь боги творят новые постоянно. Да и Хирона нет в живых — только он знал секрет воскрешения из мёртвых, который открыл Асклепию.
Никто не стал спрашивать Гиппократа, что случилось с кентавром Хироном, сыном Кроноса и Фелиры, наставником Ахилла, Ясона, Феникса и Асклепия, — все знали, что его случайно поразил во время охоты ядовитой стрелой Геракл. Смерть настигает живых не только неизбежно, но и случайно. Случай — это помощник неизбежного, со случаем можно бороться. Асклепиады — борцы со случайным.
Мудрый человек не боится смерти. И всё же жаль умирать: жаль покидать любимых, друзей, жаль оставлять незавершённым дело, расставаться со всем, что дорого и прекрасно на земле. Тем более жаль, что впереди — неведомое: быть может, Ничто, как сон без сновидений, а может быть, и обещанные древними преданиями Острова Блаженных, где обитают великие и прекрасные души, купаясь в блаженстве. А ещё можно предположить, что между Ничто и Островами Блаженных — вечные скитания между отчаянием и надеждами, без жизни, без действия, в одних лишь мечтаниях.
Всех постигнет эта участь — смерть: и великого Перикла, её любимого, её единственного, славу и надежду Афин; и Фидия, создавшего в Олимпии образ Зевса, его величественное изваяние из золота и слоновой кости, которое, говорят, одобрил сам Зевс, уничтожив молнией все инструменты Фидия, когда скульптура была уже готова. Эта печальная участь постигнет и других: великого поэта Софокла, славных мудрецов и наставников Анаксагора, Протагора, летописца мира Геродота, строителей самого прекрасного в Элладе храма Иктина и Калликрата, милого пучеглазого спорщика и друга Сократа.