Перикл

Домбровский Анатолий Иванович

С тем, что говорила Аспасия, нельзя было не согласиться, а он и согласился, спросил:

— И что ты предлагаешь? Снова изгнать Кимона? Но за что?

Он ошибся, полагая, что Аспасия хочет предложить ему именно это — изгнание Кимона.

— Нет, нет, — сказала она, обнимая Перикла. — Не следует изгонять Кимона. Кимон — герой. Он много веселился, много трудился и много страдал. Если кто и заслуживает изгнания, так это Фукидид, который готов обрушить на тебя горы лжи и ненависти. Кимон же готов и дальше доказывать свою любовь Афинам. Предоставь ему такую возможность, найди для него достойное дело. Это будет и справедливо и полезно. Не дай, чтобы Фукидид и олигархи совратили Кимона. Окажи Кимону новое доверие — и твоё благородство превзойдёт в глазах афинян любой новый подвиг Кимона.

Перикл должен был согласиться, что такой поворот в его отношении к Кимону

не приходил ему на ум — тут Аспасия не просто опередила его, она подсказала ему блистательный ход, придуманный, кажется, не теперь.

— О каком новом доверии Кимону ты говоришь? — спросил Перикл, тщетно ища в душе слова, которые могли бы стать ответом Аспасии.

Он очень удивился, когда Аспасия заговорила вдруг не о Кимоне, а о Каллии, будто не слышала, о чём он спросил её.

— Каллию в Сузах сейчас очень трудно, думаю, — сказала Аспасия. — Попытка нанести удар персам в Египте закончилась поражением, ты это знаешь и не можешь отрицать. Я вспомнила об этом не для того, чтобы досадить тебе, а чтобы подкрепить свою мысль: Каллию в Сузах тяжело вести переговоры о выгодном для нас мире, потому что Артаксеркс почувствовал вдруг нашу слабость, потому что его всё ещё вдохновляют победы в Египте, и он не идёт на уступки, не соглашается с нашими требованиями. Я не знаю точно, так ли это, но думаю, что так. Нет ли на этот счёт вестей от Каллия?

— Есть, — ответил Перикл. — Ты словно прочла его письмо, которое пришло вчера. Но почему ты заговорила о Каллии? Ведь мы говорили о Кимоне. Не потому, надеюсь, что Каллий — шурин Кимона.

— Не потому, — засмеялась Аспасия и поцеловала Перикла в щёку. — Я думаю, что Каллию надо помочь. И эта помощь должна заключаться в том, чтобы ударить по персам и нанести им поражение, показав нашу мощь. Тогда персы сразу же станут сговорчивее.

— Ты права, это помогло бы Каллию, — согласился Перикл и хлопнул себя ладонью по лбу. — Я догадался, при чём здесь Кимон, — сказал он, обрадовавшись своей догадке. — Ты хочешь, чтобы удар персам нанёс Кимон, которому это всегда удавалось? Верно?!

— Верно. — Аспасия крепко обняла Перикла. — Пошли Кимона с флотом на Кипр, пусть он выбьет оттуда персов. Он это сделает, уверяю тебя. А флот наш к этому готов: он умеет штурмовать острова.

— Да, — сказал Перикл. — Будь ты мужчиной, тебя следовало бы избрать стратегом. Так, пожалуй, и поступим: дадим Кимону двести триер и отправим его на Кипр, пусть выбьет персов, пусть поможет Каллию.

— Но главным образом — афинянам, — добавила Аспасия. — И тебе, мой Перикл.

«Должно быть, я старею, — с тревогой подумал Перикл, — и моя мысль работает не так быстро, как прежде. Вот и Аспасия опередила меня, найдя блестящее решение. Впрочем, сама ли она нашла его? Не друзья ли подсказали ей, как нужно поступить с Кимоном и Каллием? Несомненно, они. И, стало быть, это решение я как бы сам заказал им, позволив Аспасии собирать их вокруг себя и вместе с ней обсуждать мои проблемы! Мои друзья — мой совет, которым руководит Аспасия, этим десятком самых мудрых голов в Афинах. Я позволил их собрать, открыть для них мой дом, сделать их моими сторонниками. Не в этом ли заключается и моя мудрость? Друзья мои мудры, но ещё большая мудрость в том, что я сделал мудрых моими друзьями. Вот блестящая мысль: сделай мудрых своими друзьями — и ты превзойдёшь в мудрости всех мудрецов».

Эта мысль развеселила Перикла и прогнала все другие, грустные мысли.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Прорицатель Астифил переселился в Пирей из Луканин, что в Великой Греции, откуда его изгнали за то, что все его предсказания были плохими да к тому же сбывались. А сбывались они потому, что он был не только прорицателем, но и колдуном, призывал своими чарами зло на сограждан. По этой причине пирейцы и афиняне обращались к Астифилу за прорицаниями крайне редко, на это решались самые смелые, самые бесстрашные, готовые противостоять любым чёрным силам. Таким был Кимон. И поэтому, когда в канун отплытия на Кипр ему приснилась собака, которая лаяла на него и говорила при этом человеческим языком: «Поспешай, поспешай на Кипр, это будет на радость мне и моим щенятам!» — он обратился за толкованием сна к прорицателю Астифилу. Астифил ужаснулся, выслушав Кимона, побледнел и затрясся: сон предвещал Кимону смерть — самое худшее из всего, что случается с человеком.

— Говори, говори! — настоял Кимон.

— Лучше бы мне самому умереть, — заплакал Астифил.

— Значит, смерть? — рассудил

Кимон.

— Смерть, — признался Астифил и растолковал: — Лающая на человека собака — это враг. Чего может желать твой враг, Кимон? Самое лучшее для него — это твоя смерть. А то, что собака не только лаяла, но и говорила, показывает, кто твой смертельный враг — это персы, которые лают, и греки-наёмники, которые говорят, таково войско Артаксеркса — смесь варваров и греков-наёмников. Вспомни про Фемистокла. Говорят, что Фемистокл, пригревшийся под крылом Артаксеркса, собирает войско против Афин.

— Значит, смерть, — мрачно повторил Кимон. Прежде при слове смерть он дерзко улыбался, а теперь — должно быть, старость тому виной — стал темнее грозовой тучи.

Астифил не решился подтвердить своё предсказание, лишь посоветовал Кимону:

— Принесём жертву Дионису, который насылает безумие на врагов и карает смертью.

Кимон так и сделал — принёс в жертву Дионису молодого бычка. Когда жрец заколол бычка и кровь, стекая с жертвенника, образовала на земле красную лужу, к ней устремились муравьи, стали хватать сгустки крови и переносить их к ногам Кимона, облепив ими его пальцы. Кимон не сразу заметил это, а когда увидел, что пальцы его ног в жертвенной крови, подозвал жреца. Жрец посмотрел на кровь и показал ему печень бычка, у которой не оказалось верхней части, предвещавшей удачу. Не будет удачи, и земля станет кровью — это то же самое, что и сон, истолкованный Астифилом: смерть.

— Дионис! Помоги мне! — попросил бога Кимон. — Гоплиты на кораблях и дует попутный ветер — отказаться от похода уже нельзя, поздно.

Флот под командованием Кимона ушёл из Пирея в тот же день.

Дионис выполнил просьбу Кимона — наслал безумие на его врага: Фемистокл, узнав, что Кимон двинул свой флот на Кипр и что он, Фемистокл, по обещанию, данному Артаксерксу, должен немедленно выступить против Кимона, против своих соотечественников, покончил с собой, чтобы не умереть позорной смертью от руки своего старого соперника Кимона, битву с которым он выиграть не смог бы, да и не хотел.

Кимон, приблизившись к Кипру, разбил вышедший ему навстречу флот Артаксеркса, состоявший из финикийских и киликийских кораблей, высадил гоплитов на остров и покорил несколько городов. Это открыло ему путь на Египет, путь к новым победам над персами, к великой славе. Подойдя к берегам Ливии, он отправил своих посланцев за оракулом в храм Амона, повелев им узнать, отменяются ли прежние предсказания, данные ему Астифилом и жрецом Диониса. Оракул не стал слушать послов Кимона, а сразу же приказал им вернуться в свой лагерь, сказав, что Кимон уже находится в свите Амона. Это означало, что Кимон уже умер. Послы отправились обратно и, прибыв в лагерь афинян, находившийся у стен Кития на Кипре, узнали, что полководец умер от старой раны в тот самый день, когда они вошли с вопросом к оракулу бога Амона. Вместе с известием о смерти Кимона они получили приказ никому не рассказывать о случившемся несчастье — это был приказ самого Кимона, который он отдал перед кончиной. Тридцать дней войска не знали, что с ними уже нет их славного полководца, не знали об этом и враги. Афиняне вернулись домой с победой и лишь тогда увидели, что триера Кимона доставила в Пирей его гроб. Кимона похоронили с великими почестями. Он заслужил эти почести не только тем, что его флот разгромил персов на Кипре и в Египте, но главным образом тем, что поставил точку в войне с персами, длившейся пятьдесят лет: Артаксеркс, узнав о поражении своих войск на Кипре и в Египте, подписал с Каллием мирный договор, по которому отказался от всех ионийских владений, предоставив полную независимость островам и городам Хиосу, Самосу, Эритрее, Теосу, Колофону, Эфесу, Приене, Милету, Фокее, Клазоменам, Лебедосу и Миунту. Кроме того, по этому договору персидскому флоту в течение пятидесяти лет запрещалось появляться в Эгейском море. Договор о мире с Персией заключил Каллий, но все стали называть его Кимоновым. Так и говорили: Кимонов мир.

А первым эти слова — Кимонов мир — произнёс Перикл на могиле полководца. Это было тем более справедливо, что Кимоном ещё до похода на Кипр был заключён мир со Спартой. Мир со Спартой и мир с Персией — это полный мир, желанный и радостный. Праздник для Афин, какого ещё не было. Праздник, которым афиняне обязаны Каллию, Кимону, но прежде всего — Периклу. И, наверное, самим себе. В лице Перикла, конечно. Он их вождь, он их разум, он их главный стратег. Да здравствует славный Перикл!

— Теперь пора, — сказала Аспасия Периклу. — Сделай для афинян что-нибудь такое, чего не было никогда. Победы были прежде, и мир был. Это не ново. Подари афинянам небывалое.