Пермские чекисты (сборник)
Шрифт:
Когда совещание наконец закончилось, Розанов долго еще не мог избавиться от возбуждения и уснуть. Конечно, все было верно, и главный вопрос, который стоит перед группой, это — кто? Но за ним маячит и другой, которого в суматохе первого дня следствие почти не коснулось: зачем?
Зачем?
Человек или группа людей, подготовившая крушение, не могли не предвидеть последствия своих действий. Преступление очень тяжкое. Это кем же надо быть, чтобы на него решиться?
Нет, не торопись. Ведь было же раньше у тебя дело по станции Шамары. Там тоже оказались разобранными пути перед проходом пассажирского поезда. Разъем стыков заметил бригадир обходчиков и поднял тревогу. Авария была предотвращена. Вот что было на поверхности. А что оказалось на самом деле, что установило следствие? Оказалось, бригадир этот давно пил мертвецки,
Люди прибывали и прибывали, оперативно-следственная группа пополнялась новыми, лучшими сотрудниками управления. В нее вошли и несколько товарищей из Москвы. Жили в пассажирском купейном вагоне, специально поставленном на станции. Работы хватало всем, и люди не считались со временем. Шли сигналы от местных жителей, работников станции о подозрительных чем-либо людях, которых приходилось им видеть на Всесвятской и в ее окрестности. Много поступало информации, ее надо было проверять. Одна девочка, например, у которой отец пил, избивал ее с матерью, так и говорила всем, детям и взрослым: «Это мой папка сделал». Проверили и убедились: никоим образом этот человек к крушению не причастен...
Устанавливали свалки металлолома, с которых мог попасть на место происшествия железный прут. Ближайшая находилась в Чусовом, на металлургическом заводе. Павел Иванович поехал туда сам. Ходил, лазил по ее горам, беседовал с рабочими — и вернулся, усталый, на станцию, в свой вагон. Хмуро сказал товарищам, что не нашел ничего похожего.
— Вы продолжайте заниматься этой работой, — предложил сотрудник центральной аппарата КГБ Василий Петрович, — а я съезжу с прутом в Москву. Надо предъявить его в проектно-технических учреждениях, может быть, и удастся узнать, что это такое.
Он уехал, а Розанов продолжал свою работу. Ездил на металлургические заводы в Лысьву, Пермь, Старую Пашию. Самой последней была запланирована поездка в Нижний Тагил. Вот там-то на свалке и нашел следователь еще несколько таких же прутьев. Обрадовался, кинулся к работникам Вторчермета: «Вы не скажете, откуда они могли сюда попасть?»
Ответ был неутешительным:
— Да кто же это вам скажет! Здесь намешано лома со всей страны — а нам, сами понимаете, разбираться и сортировать его нет резона: все равно в печь уйдет! Сами уж разбирайтесь, что откуда...
А на Всесвятской ждала телеграмма от Василия Петровича: «Установлено, что прут представляет собой веретено ткацкого фабричного производства».
Майор Павел Иванович Розанов слыл в управлении вдумчивым, осторожным работником. «Спешить не стоит, — говорил он. — Прежде чем сделать — подумай: верно ли? Кто больше думает — дольше живет». Такая убежденность была у него еще с войны, с тех времен, когда он, юный лейтенант-сапер, двигался со своей отдельной минно-инженерной бригадой следом за передовыми частями и обезвреживал оставленные фашистами мины, бомбовые и снарядные склады. Там смерть ходила по пятам и караулила ежеминутно. Зазевался или сделал неверное движение — пропал, все. Нужна четкая, взвешенная, холодная осторожность. Как-то допустил оплошность, подорвался неподалеку солдат — Павел Иванович до сих пор этот случай помнит. Будь осторожен, внимателен, этому же учи и подчиненных! В военных условиях счет ведь очень жесткий.
А еще пуще учила осторожности послевоенная Белоруссия, где он уже сотрудником госбезопасности боролся с бандитизмом, с терроризировавшими целые селения бывшими карателями, полицаями и другими пособниками гитлеровцев. Это была война, по накалу мало отличавшаяся от той, что недавно кончилась! И остались там могилки друзей и сослуживцев Розанова — та война тоже брала свое, как и всякая другая, косила свою жатву... Времена действительно были крайне тяжелыми, не только из-за постоянной угрозы нападения или пули из-за угла, но и нежелания части жителей помогать органам Советской власти. Что ж, надо было делать поправку на исторические условия: ведь раньше районы Западной Белоруссии находились под пятой панской Польши. Конечно, были среди местных жителей и сочувствующие. Иной — видишь — искренне сочувствует, а оказать конкретную помощь в ликвидации банды или поимке бывшего карателя наотрез отказывается. И что делать, приходится относиться с пониманием, ты уйдешь — а ему здесь жить. Ты уедешь — а к нему могут тут же нагрянуть: «Ну-ка рассказывай, о чем гутарил с чекистами?» И чуть только заподозрят неискренность — в слове, взгляде ли — конец человеку. Убьют тут же. Вот такая была обстановка. Сколько работы без сна и отдыха, прежде чем наступит перелом в сознании населения.
...Итак, прут опознан, установлено, откуда эта деталь. Можно предположить также, что он сброшен с вагона с металлоломом, идущего в Нижний Тагил. Но что это дает? Человек мог подобрать его в любом месте. Есть список фабрик, где он мог использоваться, откуда мог попасть в эти края. Ну узнаем, допустим, фабрику. Что толку от этих сведений, если они не могут вывести на преступника?
На одном из совещаний начальник оперативно-следственной группы Борис Александрович Васильев сказал:
— Давайте обсудим создавшееся положение. У кого есть какие мысли?
— Мысли... — послышался голос. — Есть же план, вот по нему и надо дальше трудиться. А вообще — пока глухо, как в танке...
— С пессимизмом будем кончать! — сурово сказал Васильев. — Он — плохое нам подспорье. Нужна работа, нужен результат. Да и как иначе? Ведь преступник на свободе. Мы не знаем его замыслов, не знаем, на что он способен. А если так — каждую минуту можно ждать нового преступления. Продолжаем совещание. Прошу проникнуться сознанием лежащей на нас ответственности. И — без общих фраз. Давайте конкретные предложения.
— Чтобы их вырабатывать, нужна конкретная информация. А где она? Есть, конечно... Вроде показаний тех доярок с фермы: да, видели в пятом часу утра, как вдалеке по пригорку проходил человек. Ну и что? Кто это был — преступник, случайный мужичок? Насчет опознания, в случае чего, — речи быть не может, слишком далеко находился. Тоже холостой выстрел...
Тут встал заместитель Васильева, Зосима Иванович Будилов:
— Если говорить о конкретном — надо, я думаю, продолжать работу с прутом. Ведь это вещь, улика. Вдруг кто-нибудь видел человека с таким предметом? Ведь его размер и форма позволяют предполагать, что им пользовались в качестве обыкновенной трости. А такое бросается в глаза. Давайте пойдем в люди, в коллективы, будем его показывать. Второе: костыльная лапа. На месте происшествия мы ее не обнаружили — а между тем без нее костыль из шпалы не выдернешь. Значит, она была у преступника или у преступной группы и унесена с собой. Все лапы на железной дороге считаются инструментом строгого учета. Надо провести по околотку их проверку и инвентаризацию.
И работники УКГБ пошли с прутом по конторам, бригадам, участкам Всесвятской, Половинки, Скального, других окрестных селений. Зашли и во Всесвятскую начальную школу, в надежде: ребятишки народ любопытный, вездесущий, вдруг кто-нибудь что-нибудь видел? И вот в третьем классе девчушка Таня Токарева крикнула из-за парты:
— Да у нас дома таких железяк навалом лежит!
— Прямо навалом?
— Ага, полно!
— Ну-ну... Где, говоришь, ты живешь-то?
По указанному адресу жили братья Токаревы, известные в поселке пьяницы и дебоширы. Они уже фигурировали в материалах дела как личности дерзкие, недовольные порядками. Оба Токаревы, Петр и Николай, работали в леспромхозе, были судимы за хулиганство. Но конкретных материалов, свидетельствующих о том, что они причастны к крушению, не было. А теперь? Из школы оперативные работники, разговаривавшие с Таней, отправились к следователю. Павел Иванович выслушал их, подумал и сказал: