Perpetuum mobile (Гроза над Миром – 2)

Ли Венедикт

Нойс, вздрогнув, проснулась. Толли держал флуорлампу перед ее лицом.

– Вставайте. Пора идти.

– Куда же, Толли? Дороги у нас больше нет.

Пожилой слуга Альво Забана (кто знает, уцелела бы Нойс, если б не он?) показал смуглой рукой вверх.

– Выходим. Все выходят.

– Все кончено, Толли? Да?

Он молчал. Лампа в его руке едва тлела – флуор без подпитки долго не живет. Кончено. Или только началось?

Морщинистое лицо старика расплывалось в глазах Нойс. Она не находила ни слов ни сил, чтобы выказать свое сомнение.

Но он понял.

– Впереди пойдут пожилые, вроде меня.

Если идущие с белыми флагами падут под пулями солдат, то их сыновья и внуки ответит автоматным огнем.

– Если остаемся невредимы – они складывают оружие.

А нет, так полягут все. Успев, напоследок, дорого продать свои жизни.

– Матери убьют детей и покончат с собой.

Нойс собралась с духом.

– Толли! Не отказываюсь умирать. Но мне претят ваши отвага и благородство. Они годятся для театральной пьесы, но не здесь…

– Все люди – актеры, на подмостках, которые предоставил нам Бог. Наши роли сыграны и занавес скоро упадет.

Палатка генерала Шона. Работает видео – черно-белый экран. У монохромных аппаратов самый устойчивый прием сигнала. Все же по экрану ползут поперечные полосы, отчего кажется, что Военный министр Андрос Гелла постоянно гримасничает.

Четверо заместителей Шона осторожно подвигают раскладные стулья, чтобы оказаться, как бы невзначай, за широкой спиной генерала. Гелла на экране выдавливает улыбку, на этот раз настоящую. У телекамеры широкий обзор. Но генерал приближает лицо к экрану и его присные облегченно вздыхают. Спрятались.

Еще один, худой, изможденный, чернобородый, поник на стуле в углу. Потухшим взглядом смотрит в пол. Это – Альво Забан. Кротовая жизнь на пользу ему не пошла. Он давно не мылся, от него нехорошо пахнет.

Меж тем Гелла с экрана говорит:

– При выполнении миссии, попрошу, гм… не допускать необоснованных притеснений мирных жителей… Шон оборачивается к подчиненным.

– Кто-нибудь слышал о чем-то подобном?! О всяких там безобразиях…

Четверо мотают головами. Никак нет. Что вы, генерал, как можно.

– Вот видите, соратник Военмин. Никаких эксцессов.

За его спиной четверо энергично кивают.

Экран медленно гаснет и Гелла исчезает, оставляя после себя, как чеширский кот, кривоватую улыбку. Когда и она стирается с экрана, Шон говорит:

– Я всегда спрашивал: какого хера флотский командуют армией. Все у него вокруг, да около. Как девица, говорит намеками. И ручки боится запачкать. Ладно, парни, свободны. За дело!

Они с Альво Забаном остаются наедине. Тот уже сидит прямо, глядит с вызовом. Из его горла вырывается хриплый, судорожный смех.

Шон вынимает пистолет. Тычет им в рот Альво Забану, тот умолкает.

– Напрасно смеешься! Думал: деньги – это власть? Ошибся. Власть – это сила личности, сила избранного. Тогда и деньги появятся. Были твои, стали наши. Понял, урод?

Следующий день. Майя, столица Эгваль.Заголовки газет кричат о резне в «треугольнике орхи», так оппозиционная пресса называет разгромленную Утопию. Карикатуры изображают адмирала Геллу с торчащими изо рта клыками, с которых капает кровь.

8. СТРАННЫЕ ДНИ

На столике в изголовье зазвонил фон. Полина схватила его, прижала к уху.

– Полина Ждан!

Далекий голос едва различался за треском помех и вокзальным шумом. Кто-то настойчиво добивался ее внимания, но Полина ничего не могла разобрать. Кроме самого голоса, такого знакомого… У нее заныло в груди. Звонила мама!

– Мамочка! Я слушаю тебя! Говори!

Короткие гудки. Обрыв связи. И Полина проснулась в слезах.

Собираться на работу рано, а заснуть уже не сможет. Или боится, что все-таки уснет и рвущий душу сон повторится?

– Какие глупости… – сказала вслух, ощутив, как дрожит голос.

– Глупости… е-рун-да…

Подобные сны приходят на перемену погоды. Рассвет за окном пасмурный, с небес временами срывается дождь. В такие дни открываются потаенные уголки памяти, и к нам в сонные грезы заглядывают те, кого больше не дано увидеть наяву.

Мама не могла звонить. Она умерла давно, когда телефонов еще не было. Внутренним взором Полина кристально ясно видела тот день. Ей нельзя его вспоминать – помнить это невозможно. Но она помнила. Как помнила и то, что раньше мучительное прошлое скрывалось за непроницаемой пеленой. Какой же дурой она была тогда! Столько лет мечтала вернуть себя прежнюю. Заветное желание исполнилось, разбитый горшок чудом превратился в целый… разорванная цепь соединилась… Это стало ее болью и проклятием на последующие десять лет.

Встала, прошла в ванную. Придирчиво оглядела себя в зеркале. Ничего не скажешь – хороша. Немного выше среднего роста, светлые волосы обрамляют заурядное, но приятное лицо. В зависимости от настроения выглядит от двадцати с хвостиком до тридцати. «Сейчас мне двадцать семь»– подвела итог своему нынешнему душевному состоянию. Неплохо, особенно когда тебе недавно стукнуло пятьдесят один. Это тоже было неправдой.

В спальне заверещал фон, и Полина выскочила из ванной, как оглашенная.

– Да!?

Сникла, услыхав деловитый голос Астера:

– Извини покорно, если разбудил…

– Не разбудил, – буркнула Полина, сердце тревожно толкалось в груди. – Чего тебе?

Он пространно молол языком, речь его журчала убаюкивающе, но Полина не злилась. С Астером легко общаться, он никогда ничего не требует, а если попросит, то не обижается на отказ. Речь, разумеется, шла не об амурных делах, тут Астера не упрекнешь. Полина однажды поддела его, мол, от тебя ни намека на ухаживание. (Андрею она ничего подобного не сказала бы). Астер тогда серьезно ответил: