Персидский джид

Трускиновская Далия

– Они, Данила, про себя знают, что сами так-то в лесу падут. И вдруг никого не окажется, чтобы по ним панихиду оплатить? Так они вроде бы с Господом договариваются…

– Умные!

– Эх!.. – Богдаш, что с ним бывало крайне редко, затосковал. – Ведь и нас когда-нибудь под таким крестом упокоют, Данила…

Однако с Божьей помощью доехали. Выбрались на волжский берег и придержали коней, переводя с облегчением дух. С налетчиками разминулись, в трясину не провалились, кони целы, сами целы – чего еще?!

– Слава те Господи – Казань! – сказал Богдаш и перекрестился. – Ты тут, поди, и не бывал?

– Куда

мне! – отвечал Данила, глядя на город, что из-за реки казался темным пятном, и лишь высокие кремлевские стены поражали белизной.

Уж на что неутомим был Голован – а шел под всадником, все ниже опуская голову. Что путь долгий – это еще полбеды, а та беда – что велено было ехать, не дожидаясь, пока дороги просохнут. Вроде уж и не распутица, и солнце пригревает, а все равно – нелегко дался коням поход.

– А я уж четвертый раз! Ты за меня держись, в посад без меня не ходи, – напомнил Богдаш. – Казань-то город русский, а с татарами там такая штука – не сразу их и признаешь.

– Как же татарина не признать? – удивился Данила, видывавший татар на Москве нередко.

– А вот и увидишь, – Богдаш усмехнулся, видать, желал полностью насладиться изумлением Данилы, угодившего в очередную нелепицу.

Спустясь к переправе, государевы конюхи дождались парома и засветло успели переправиться через Казанку, оттуда же дорога поднималась вверх – к огороженному рубленой стеной посаду.

– Что за притча! – возмутился Богдан, глядя на светлые, не успевшие потемнеть бревна. – Раньше до Тайницских ворот вдоль стены ехали, а теперь они в посаде оказались! Эк тут все разрослось!

– А что, Богдаш, иными воротами никак нельзя? – спросил Данила.

– А эти, как из Москвы ехать, самые подходящие. Можно бы, конечно… да и там, поди, посада не миновать… ну, все я про них отпою…

Раньше Тайницские ворота были весьма удобны, чтобы выпускать гонцов, – конь сразу брал разбег. А вот к ним иначе, чем шагом, и не подняться было. Кремль стоял на крутизне. Ворча и сокрушаясь по былым временам, когда не приходилось протискиваться узкими улочками посада, покрикивая на праздный люд, Желвак с Данилой добрались до ворот и, перекрестясь на надвратный образ Николы Угодника, въехали в Казанский кремль.

Прямо от Тайницкой башни начиналась пронизывающая кремль Большая улица.

– Гляди ты! – удивился Данила. – Из конца в конец, что ли, ведет?

– До самых Спасских ворот.

– Ишь, и у них Спасские – как у нас!

Богдаш задрал голову и перекрестился на купола Благовещенского собора, то же сделал и Данила.

– Глянь ты, – продолжал недоумевать он. – И церковь не хуже московской…

– Чего ж ей хуже быть – все построено недавно, в ветхость еще не пришло. А вон по правую руку – пушечный двор. А вон дальше – Троицкая обитель.

Миновав обитель со всем ее подворьем и пристройками, сразу за воеводским домом конюхи повернули налево.

Перед съезжей избой была невеликая площадь, где, осаждая крыльцо, толпился пеший народ, как видно, искавший благосклонности здешних подьячих в важных делах: иной имел при себе лукошко с живыми утками, иной – мужика, сгорбившегося под взваленной на плечо говяжьей четвертью в рогоже. И это также напомнило Даниле Москву.

– Конным не велено! – крикнул с крыльца узкобородый, остроносый, по виду и громогласию – земский пристав.

– Из Москвы с государевой грамотой! – не менее зычно отвечал Богдан. – Поди воеводе скажи!

Толпа притихла. Узкобородый кивнул и исчез за дверью.

– Ты жди, – велел Богдан. – А я грамоту передам и тотчас назад буду. Наше дело малое, с нас тут спрос невелик. С нас спрос уже дома будет…

Он спешился, снял тяжелую епанчу и перебросил ее через седло, передал все поводья Даниле, расправил плечи, одернул на себе армяк, поправил шапку, подкрутил усы и, сочтя, что теперь уж не уронит достоинства государева гонца, независимо и споро стал всходить на высокое крыльцо. Кого-то, чтоб не мешал продвижению, и в бок кулаком двинул, да так, что мужик поперек перил повис. И кулак хорош, и знает Богдашка, куда бить…

Данила же остался ждать, не сходя с Голована и имея в руках поводья еще троих – Богданова Полкана и двух заводных – Буянки и Алибея. Кони сошлись мордой к морде и были до того измучены долгой дорогой, что даже не пытались ссориться, доказывая мелкими пакостями, вроде укусов за шею, кто в этом их сегодняшнем сборище главный.

Исходя из разумного правила «бойся свинью – спереди, коня – сзади, а бабу – со всех сторон», люди высвободили сколько могли места вокруг четырех конских крупов. Данила, похожий в бурой епанче на прошлогоднюю копну сена, поглядывал на толпу сверху, размышляя о своем. Прежде всего – они с Богданом собирались сделать в Казани кое-какие закупки. Во-вторых – не мешало бы и в баню с дороги. В-третьих, воевода мог оказаться добр и дать им побольше времени на отдых, а мог и завтра же утром спровадить обратно, чего Даниле вовсе не хотелось. Но главное – то поручение, что передал Богдану подьячий (Башмаков был на тот час занят). Желвак по своему обыкновению прямо ничего не растолковал, а лишь дразнился.

Узкобородый пристав вновь вышел на крыльцо и велел расходиться – челобитных сегодня более принимать не будут. Народ постоял еще немного, словно желая убедиться, что приказные не морочат простым людям голову. И потянулся понемногу к Спасским воротам, как самым ближним. Последним ушел матерый купчина, имевший при себе мужика с говяжьей четвертью. Ругался он такими неистовыми словами, что Данила, многого нахватавшийся в конюшнях, и то подивился.

Пока он провожал взглядом ругателя, на крыльцо вышел Богдаш, а с ним – парнишка лет четырнадцати, в одной холщовой рубахе и полосатых портках.

– Слезай, Данила! – велел он, спускаясь. – Сейчас коней поставим, расседлаем, приберем. Куда вести-то, малый? На боярское подворье?

– Нет, не туда, – совсем тихо отвечал парнишка. – А через дорогу от подворья. Там у нас большая конюшня в прошлом году срублена.

– Большая, говоришь? Уж не более ли, чем наша Аргамачья? – весело спросил конюх, вызывая отрока на спор, но тот, видать, боялся противоречить государевым гонцам.

Коней Богдан и Данила обрядили сами. Во-первых, знали это дело лучше любого из здешних конюхов, а во-вторых – хорош же тот гонец, который коня чужим рукам доверяет! И еще одно – тут не было принято мыть лошадей, не то что в Аргамачьих конюшнях, и когда Богдан потребовал подогретой воды, едва не дошло до кулаков.