Персидский джид

Трускиновская Далия

Само слово «мещане» было для Москвы сперва диковинным. Полоняники стали называть себя московскими мещанами, потому что город они тоже называли по-своему – «место». А коли переложить на русский, то мещанин – просто-напросто посадский человек. Но Москва перекладывать не стала, и те улицы, где эти люди селились, готова была звать Мещанской слободой. Селились же они на Троицкой дороге за Сретенскими воротами, причем земли им там государь велел в конце концов давать безвозмездно, и чем дальше от Москвы – тем просторнее были мещанские дворы, чтобы владельцы разбивали сады и вскапывали огороды.

Разумеется,

мещане следили за ходом польской войны, но следили по-своему, без особого почтения к государю, и новости передавали на ушко. Даниле тоже перепадало – и он не удивлялся потаенному злорадству знакомцев. От них и знал, что поход под Ригу был неудачен, государь по неопытности не учел загогулин европейской политики, понадеялся на датчан, обещавших помочь флотом, но так их под Ригой и не увидел. Город взять не удалось, хотя лазутчики доносили, что магистрат не против бить государю челом и вынести ключи. Летние месяцы, наилучшие для войны, были потрачены напрасно, в октябре пришлось отступать. Сильно огорченный неудачей государь более на войну не ездил, лишь принимал у себя в палатах гонцов. Война длилась уже без него – и нельзя сказать, чтобы успешно…

В бане Богдан с Данилой парились наскоро – чтобы не опоздать к общему столу.

– Ах, утомился, насилу с полка свалился! – сказал, выходя в чистой рубахе, Богдан.

Эта немудреная шутка всегда вызывала хохот и доброе к шутнику отношение.

– Благодарствую на пару, на баньке, на веничке! – сказал и Данила, но не громогласно, а тихонько, и не всем, а старенькой бабушке, которая снабдила их всем необходимым – вениками, вехотками, простынями сурового льняного полотна и шайкой, в которой мок заранее распаренный чистотел, который при нужде заменял мыло, а травой его растирали тело от чесотки, шелудивости и прочих бед, которые подстерегают путника, ночующего в пути незнамо где.

– А ты бы, молодец, поужинав да помолившись, сразу спать шел, – строго отвечала бабушка.

Данила не нашелся, что ответить. Уж, казалось бы, совсем на ладан старая ведьма дышит, так нет же – еще и за девками следить исхитряется!

– Ну и шут с ней, – сказал Богдан, узнав про бабушку. – Девки толковые, найдут, где спрятаться, им не впервой!

И точно – нашли…

Конюхи вышли из подклета поочередно – как бы по нужде. И сгинули во мраке. Богдана ждали справа от ворот, у стены монастырского приказа, а Данилу – напротив ворот, через дорогу, за монастырем Куприяна и Устиньи. Он бы впотьмах мимо проскочил, но Дуня перехватила грудь в грудь, и случайное объятие вышло жарким и костоломным, а поцелуй – долгим-долгим.

– Держи-ка, – девка первым делом всучила ему тулуп, снятый, надо думать, с десятипудового верзилы. – А я рогожку понесу.

– Куда ж мы пойдем? – спросил Данила. – Я тут ничего не знаю, ты веди!

– Можно бы в подклет, да там я не одна сплю, там не вздохни и не охни, – отвечала Дуня. – А коли не побоишься, можно и в ханский дворец.

– Какой еще дворец?

– А был в Казани хан, и когда Казань царь взял, то хана убили, а его женка с башни сбросилась, – объяснила Дуня. – И тот дворец, где они жили, порушили, камень на другое строение по сей день берут. Потому и не заравнивают место, что камень оттуда берут. Так там укрыться можно. Там еще есть такие подполья, что спустишься по лесенке – и как в комнате окажешься. Можно взять с собой рогожу да чем накрыться – и никто нас там не увидит.

– Это ты ладно придумала, – одобрил Данила и снова тесно прижал девку. – Так идем, что ли?

– Да не улицей! – воспротивилась Дуня, когда он по простоте своей устремился было обратно в сторону боярского подворья. – Увидят же!

– А как?

– А задворками!

Дуня повела его по-за Троицким монастырем, за монастырскими огородами, велела смотреть под ноги – с давних времен, когда здесь был ров, осталась ложбина, в которую днем до сей поры никто не падал, а вот ночью – случалось. Ложбину, взявшись за руки, одолели, повернули и вышли прямо к церковке.

– Это храм святой Ирины, – сказала Дуня. – Погоди – самую малость осталось.

– А это что? – Данила мотнул головой, указывая на высоченную уступчатую башню. Она угловатой черной глыбищей обозначилась на ночном небе, а на самой высоте светился огонек.

– А вот отсюда ханская женка и сбросилась.

– Вон прямо оттуда? С самого верху? – уточнил Данила. Строение показалось ему совершенно неподходящим для такой цели.

– Ага, и все косточки переломала… – Дуня, представив такие страсти, перекрестилась и прижалась к своему избраннику. Тулуп, даже свернутый, сильно мешал обниматься, и Данила осторожно высвободился.

– Вот и пришли.

Вроде только что была девка рядом, держала за руку – и как в землю ушла!

– Дуня!.. – позвал ошарашенный таким чудом Данила.

– Тише ты, нехристь… Сюда, сюда… – прошептала снизу Дуня. – Ступеньки высокие, не бойся…

– Сломаю я тут с тобой шею, – недовольно буркнул Данила, и тут же ему пришло в голову, что девка-то не впервые лазит ночью в развалины ханского дворца. С одной стороны, и неприятно было знать, что до тебя ту каморку и ту рогожку опробовало невесть сколько народу, а с другой – должен же человек с дороги разговеться, и не отецкую же дочь для этой надобности улещать… Тем более – не пост, не праздник и не ночь на среду или на пятницу. Хоть в малой мере, а порядок соблюден.

Шаря ногой наугад в темноте, он спустился ступенек на восемь, а то и на десять, после чего Дуня велела хорошенько пригнуться и втянула его уже в полнейший мрак.

– Сыро тут, – заметил Данила.

– Не беда, согреемся! – И девка, имевшая, надо полагать, кошачьи глаза, сразу оказалась у его груди, приласкалась, поцеловала, оттянув ему ворот, в шею.

Затем, увильнув от более страстных ласк, исчезла.

– Готово, – позвала она уже с пола. – Опускайся на коленки, свет Данилушка! Места мало, ну да не поссоримся! Не бойся, я подстелила!

Данила, оказавшись разом и на рогожке, и в Дуниных объятиях, стал жарко целовать девку, она отвечала радостно и с полной готовностью. Меж поцелуями они помогли друг другу освободиться от заведомо лишней одежды…

…– Что там? – спросил Данила, приподнявшись на локте.

– А что, миленький?

– Воет что-то?

– Воет?

– Прислушайся…

Оба замерли. После ласк, которые временно лишают человека и зрения, и слуха, тишина подземелья сперва показалась всеобъемлющей, а потом донеслось что-то сквозь земляную толщу, голос не голос, вой не вой, а неприятно…