Персики для месье кюре
Шрифт:
Но я все-таки сварил себе кофе и даже покормил собаку. Еды в доме, правда, было маловато. Но, увидев в зеркале свое изуродованное лицо, я решил, что лучше пока все же из дома не выходить — если, конечно, я не горю желанием подарить Каро и ее кофейной группировке самый роскошный материал для сплетен за все последние годы.
Оставался вопрос: как быть с собакой? Мне не хотелось просто так отпускать Влада, и я позвонил в кафе, надеясь, что там включен автоответчик.
Но трубку взяла сама Жозефина. Я объяснил ей, что собака у меня, и попросил прислать
— А может, лучше вы к нам придете? Позавтракаем вместе? — предложила она.
— Я… нет, сегодня утром я очень занят, — солгал я, хотя прекрасно известно, что лгать я умею очень плохо.
И Жозефина, разумеется, об этом догадалась — должно быть, по моему голосу, — потому что спросила:
— У вас все в порядке?
— Конечно.
— По вашему голосу я бы этого не сказала.
Вот проклятье! Пришлось признаться:
— Ну… в общем, вы правы. У меня случилась небольшая неприятность. Когда я прошлой ночью возвращался домой.
— Какая неприятность?
Я в отчаянии покачал головой и сказал:
— Да ерунда, забудьте. Просто пришлите сынишку, чтобы он забрал собаку. Я бы и сам отвел, да у меня времени нет.
Я повесил трубку, пребывая отчего-то в сильном раздражении. Понятия не имею, откуда оно взялось. Возможно, связано с близким полнолунием — полная луна часто действует на нервы людям восприимчивым. Священнику ведь полагается знать такие вещи. Полнолуние у многих вызывает беспокойство. А на пике полнолуния характеры возбудимых людей и вовсе становятся взрывными, да и у обыкновенных людей чувствительность усиливается. Влюбленные ссорятся, соседи вступают в перепалку друг с другом, люди вспоминают всякие старые размолвки. Завтра отцу Анри Леметру во время исповеди придется выслушать немало всяких пустяковых жалоб. Как ни странно, но мысль об этом вдруг даже немного меня развеселила. На этот раз все это не мои заботы. Пусть этим занимается отец Анри. Возможно, тогда он поймет, с чем ему придется иметь здесь дело.
Я заранее привязал пса к столбику калитки. Но вскоре ко мне постучались, и в щель меж неплотно прикрытыми ставнями я, к своему ужасу, увидел на крыльце не только Пилу, но и его мать. Жозефина была в резиновых сапожках и большом черном дождевике с поднятым воротником; дождевик, похоже, раньше принадлежал Полю. А Пилу надел чью-то парку, явно на несколько размеров больше, чем нужно.
Жозефина снова постучалась, и я, буквально на сантиметр приоткрыв дверь, сказал ей:
— Собака снаружи!
— Могу я войти?
— Э-э-э… я бы предпочел, чтобы вы этого не делали, — сказал я.
— Всего на минутку, — сказала она и вошла. — Боже мой, Франсис! Что случилось?
Я даже зашипел от нового приступа раздражения.
— Я ведь, кажется, просил вас не входить?
— Что случилось? — словно не слыша, повторила она и смертельно побледнела. Зато мальчик, стоявший у нее за спиной, смотрел на меня с откровенным восхищением.
— Вот это круто! — воскликнул
— Нет.
Похоже, ответ его разочаровал. А Жозефина принялась действовать: повернулась к сыну и велела ему:
— Пилу, быстро отведи Влада домой и передай Мари-Анж, чтобы она пока что присмотрела за баром. Потом возьми у меня в комнате аптечку скорой помощи — знаешь, такая большая коробка с красным крестом на крышке? — и принеси мне…
— Но я совершенно не нуждаюсь в медицинской помощи, — раздраженно сказал я.
Жозефина издала какой-то нечленораздельный возглас, сняла дождевик, швырнула его на стул и осталась в бледно-голубом свитере и черной юбке. Ее короткие светлые волосы намокли и торчали в разные стороны, как колючки. Вид у нее был одновременно и озабоченный, и взбешенный.
— Франсис Рейно, если вы немедленно не расскажете мне, что случилось, я сообщу всем своим клиентам, что вы подрались у меня в баре, после чего мне пришлось вправлять вам мозги!
— Хорошо, хорошо.
И я рассказал ей все. Она слушала, не веря собственным ушам.
— Вы думаете, это из-за того пожара?
Я пожал плечами:
— А из-за чего же еще?
— Но ведь это не вы подожгли школу!
— Думаю, с вами мало кто готов согласиться.
— Значит, тут кругом одни идиоты! Ладно, теперь посидите-ка спокойно и позвольте вас осмотреть.
Следующие полчаса я провел в глубочайшем смятении, а Жозефина с помощью своей аптечки обрабатывала мои травмы. Это просто невозможная женщина!
Я ни словом, ни делом не смог ей воспрепятствовать. Кстати сказать, действовала она очень умело. Смазала ссадины заживляющим кремом «Арника», самые глубокие раны ловко зашила с помощью хирургической нити, наложила плотную повязку на ребра и сломанные пальцы…
— Когда это вы успели приобрести навыки квалифицированной медсестры?.. Ух, как больно!
— Не дергайтесь, — сказала она. — Когда я вышла замуж за Поля-Мари, мне вскоре пришлось узнать, что делать, если тебе поставили фонарь под глазом или сломали руку. Снимите-ка рубашку.
— Но, Жозефина…
— Я сказала, снимите рубашку, месье кюре! Или, может, мне лучше пригласить сюда доктора Кюсонне? Уж он-то моментально разнесет эту новость по всей деревне.
Я неохотно подчинился. Наконец она окончила возиться со мной и спросила:
— Ну что, разве вам теперь не лучше?
Я пожал плечами.
— Не знаю. У меня все тело болит.
— Неблагодарный! — Она улыбнулась. (Я, кажется, уже говорил, что улыбается она одними глазами?)
— Спасибо вам, Жозефина, — сказал я. — Я очень вам благодарен, но буду благодарен еще больше, если вы никому об этом не скажете. Мое положение в глазах епископа и без того уже достаточно пошатнулось, но если он узнает об этом… тогда все…
Она посмотрела на меня.