Персики для месье кюре
Шрифт:
Глянув в сторону Жозефины, я встал:
— Что-то я слишком засиделся. Пожалуй, пора и честь знать.
Жозефина вскочила:
— Мы с Пилу тоже пойдем.
Ветер был все еще очень силен; в нем чувствовался запах реки и острый, как перец, запах дождя. Крупные капли жалили кожу и шипели на поверхности реки, как рассерженные осы, угодившие в оставшуюся после летнего дождя лужицу. Пилу вел Влада на поводке; пес всячески поносил мрачные тучи, несшиеся по небу, и все пытался ловить падавшие на тропинку листья. В Маро еще многие не спали; почти в каждом доме горел свет, и гирлянды разноцветных лампочек, натянутые поперек узких улочек, раскачивались на ветру, точно светлячки.
Спортзал
Я не слышал, что они за мной идут. Все заглушал равномерный рев ветра и не менее громкий шум воды в Танн. И потом, я выпил больше вина, чем привык, и голова моя была какой-то странно легкой. Небо надо мной то и дело меняло цвет, становясь то темным, то светлым, — быстро летящие облака то закрывали огромную яркую луну, то позволяли ей светить в полную силу, а тени от облаков метались, как живые, по изгородям и стенам домов. Я чувствовал, что порядком устал, но спать мне пока не хотелось. Слишком много мыслей крутилось в голове. Алиса Маджуби, Вианн Роше, Инес Беншарки, Жозефина…
Внезапно я почувствовал у себя за спиной какое-то движение. Двойная тень метнулась ко мне — двое незнакомых мужчин, от которых исходил легкий запах табака, смешанный с запахом кифа; лица обоих были скрыты клетчатыми шарфами…
Первый удар, нанесенный в плечо, застал меня врасплох. В Ланскне не бывает преступлений. Большинство жителей до сих пор даже входную дверь никогда не запирают. Единственная разновидность насилия, которая здесь встречается, это так называемое домашнее насилие; да еще случаются кулачные бои между мальчишками. А грабежей или серьезных драк у нас не было более десяти лет…
Все это промелькнуло у меня в голове, когда я рухнул на землю. Дальше все помнится смутно. По-моему, во второй раз меня ударили чем-то вроде увесистой дубины, а когда я попытался встать на колени, кто-то хорошенько вмазал мне кулаком в лицо и бросил:
— Ты это заслужил, грязная свинья!
После чего на меня обрушился град ударов — и кулаками, и ногами. Никакого оружия у меня, разумеется, не было, и оказать сопротивление я не смог. Упав на землю, я успел только свернуться в клубок и постарался как можно лучше защититься от ударов. А они так и сыпались — в основном меня били по ребрам и по спине. Ощущение легкости в голове еще усилилось; странно, боль я вроде бы чувствовал, но при этом словно наблюдал за происходящим со стороны.
— Свинья, — снова услышал я тот же голос. — Учти, это война. Мы ведь тебя предупреждали, чтоб держался подальше. Если снова будешь совать нос, куда не следует, мы тебя так проучим, что пожалеешь, что и на свет родился.
И он нанес мне последний, отлично нацеленный удар в бедро — в тот самый длинный мускул rectus femoris, при повреждении которого у человека и возникают мучительные судороги, сопровождаемые нестерпимой болью; после чего мои неведомые враги исчезли в ночи, бросив меня, задыхавшегося от страшной боли, на пыльной дороге. Несколько минут я слышал лишь грохот крови в ушах, заглушавший даже рев ветра.
Когда прекратились судороги и я вновь обрел способность двигать ногами, я еще некоторое время полежал на земле. Я был весь в грязи; рубашка разорвана; сердце выпрыгивало из груди. Я никогда не участвовал ни в одной драке, даже когда
Говорят, человек способен инстинктивно понять, сломано ли у него что-нибудь. По всей видимости, у меня было сломано сразу несколько костей, хотя тогда я толком еще этого не сознавал. Кровь моя буквально горела от выброса адреналина; если б я был способен нормально держаться на ногах, я без малейших колебаний бросился бы следом за теми, кто на меня напал, в глубь Маро (думаю, если б я их действительно нагнал, они, скорее всего, избили бы меня до полусмерти). Похоже, в данном случае гнев мой действовал, как настоящий анальгетик, затмевая сильнейшую боль, — все-таки у меня были сломаны два пальца и по крайней мере одно ребро, а также здорово покалечен нос; теперь, при свете дня, он являет собой весьма впечатляющее зрелище, особенно в сочетании с роскошными фингалами под глазами.
Кто же те, что на меня напали? Я представления не имел, как это узнать. Такие шарфы носят в Маро очень многие, а голоса мужчин были мне незнакомы. Но почему они избрали своей жертвой именно меня? И не предприняли ни малейшей попытки ограбления? Неужели это все-таки запоздалая месть за пожар в школе? Да, вероятнее всего. Но кто-то их явно подвигнул на это. И потом, что они имели в виду, сказав: «Учти, это война»?
Я осторожно поднялся с земли; адреналин продолжал бессмысленно гудеть у меня в жилах; дождь совсем разошелся, я наконец начал по-настоящему чувствовать боль. До дома было рукой подать, но даже это небольшое расстояние показалось мне бесконечным.
Дорогу перебежала какая-то косматая собака, потом остановилась, подошла, обнюхала мою руку, и я узнал пса Пилу.
— Домой! Домой иди! — велел я ему.
Он повилял хвостом и двинулся следом за мной.
— Влад, иди домой!
Но он по-прежнему игнорировал мои приказания. Едва добравшись до входной двери, я обнаружил, что Влад стоит рядом, виляя хвостом и тяжело дыша.
— Домой! — повторил я более строгим тоном. — Ты ошибся, я совсем не тот Франсис, который любит животных. Сейчас я совсем другой.
Пес вопросительно посмотрел на меня и залаял.
Я выругался себе под нос. Вообще-то, мне следовало бы отвести собаку домой. Но было уже очень поздно; лил дождь, а собачий лай перебудил бы всех соседей. И потом, мне совсем не хотелось, чтобы Жозефина и Пилу видели меня в таком состоянии.
— Ну ладно, можешь войти, — сказал я Владу. — Но спать будешь на кухне. И не лаять!
Пес, который, похоже, понимал каждое слово, вошел и тут же последовал за мной в спальню. Сил спорить с ним у меня не было совершенно, и я, бросив изгаженную кровью и грязью одежду на пол, рухнул на постель и тут же уснул, а когда проснулся — еще до рассвета от сильной боли, — то обнаружил, что пес спит рядом, вытянувшись поперек кровати. Я понимаю, отец мой, мне следовало бы выразить возмущение и прогнать его, но я был настолько слаб, что втайне даже испытывал некую благодарность за то, что рядом со мной — живое существо. Я погладил Влада по голове и, убаюканный воем ветра, снова провалился в сон.
Глава вторая
Понедельник, 23 августа
А утром я почти не мог пошевелиться. Мышцы за ночь совсем застыли; такое ощущение, что каждая отдельная часть моего тела объявила войну всем остальным. После горячего душа стало немного легче, и все равно я был настолько малоподвижен, что минут пятнадцать по крайней мере у меня ушло только на то, чтобы одеться. Пальцы на правой руке так сильно распухли и так ужасно болели, что я даже не сумел завязать шнурки на ботинках.