Перстень Люцифера

Операции, которой по предложению комиссара секретно-оперативной части Петроградской ЧК Леонида Ярового было присвоено столь необычное название, как «Перстень Люцифера», предшествовали некие события в столице Швеции. Они произошли в первых числах сентября 1918 года, последнего года первой мировой войны, которая тогда, впрочем, именовалась просто «мировой», так как никто не мог предположить, что нечто подобное может повториться.

Случившееся в Стокгольме заняло всего лишь восемь строк в разделе уголовной хроники одной из городских газет и если и оставило где-нибудь существенный след, то только в скромном архиве отдела надзора за иностранцами

в стокгольмской полиции да в памяти капитана Юрберга, человека, который по единодушному мнению своих коллег по контрразведке вообще не умел ничего забывать — ни обид, ни того, что имело прямое или косвенное отношение к его обширным служебным обязанностям.

Аксель Юрберг принадлежал к старинному дворянскому роду. Его предки честно служили королю и отечеству, но не где-нибудь, а преимущественно в конной гвардии (голубой мундир и медная каска) или, на худой конец, в Первом гвардейском полку (черный мундир с желтыми кантами и серебряными пуговицами). Аксель Юрберг тоже начал свою карьеру с конной гвардии, но после перелома левой ноги вынужден был оставить строй. Голубой мундир весьма шел юному офицеру, а в медной каске он был просто неотразим. Но, видно, не зря утверждал философ, что все к лучшему в этом лучшем из миров. Талант Юрберга по-настоящему раскрылся лишь тогда, когда он навеки распрощался с гвардией и перешел в бюро, о котором строевики всегда имели смутное представление и относились к его сотрудникам с некоторым высокомерием.

Если в конной гвардии высоко ценились искусство верховой езды, хорошие манеры и умение элегантно танцевать на балах, то в контрразведке пришлись весьма кстати работоспособность и педантичность Юрберга, его незаурядная память, гибкий аналитический ум, склонность к работе с агентурой и врожденное чувство такта.

Надо сказать, что в годы мировой войны такт для офицеров шведской контрразведки считался чуть ли не главным профессиональным качеством. Дело заключалось в том, что Швеция, соблюдая строгий нейтралитет, не принимала участия в войне. Ни военный, ни экономический потенциал этой маленькой скандинавской страны ни для кого из воюющих особого интереса не представлял. Никто не засылал сюда шпионов, чтобы разведать численность и оснащенность шведской армии, выкрасть план северной крепости Бооден или военного завода Бофорс, выглядевшего пигмеем по сравнению с мощными предприятиями Круппа, Шнейдер-Крезо, английской фирмы «Виккерс» или французской «Рено». И тем не менее Стокгольм был переполнен агентами секретных служб. Именно здесь английская и французская разведки подготовляли очередную акцию против немцев и австрийцев, а те, в свою очередь, разрабатывали планы тайной войны против стран Антанты.

Проявляя свой нейтралитет и тут, шведское правительство и король Густав V относились к резидентам всех враждующих стран с предупредительностью и тактом доброжелательных хозяев. Каждый сотрудник секретной службы мог быть уверен в полной лояльности местных властей, если, разумеется, его деятельность в Стокгольме не выходила за общепринятые рамки благопристойности. Иностранные агенты обязаны были ценить шведское гостеприимство и ничем не компрометировать нейтральную страну, создавшую им в разгар войны идеальную обстановку для работы и развлечений.

Вот на шведскую контрразведку и была возложена эта ответственная и деликатная функция надзора за приезжими и их поведением.

Увы, не все подопечные Акселя Юрберга умели ценить шведское гостеприимство. Некоторые из них были убеждены, что суверенитет малых стран всего лишь фикция, другие просто были плохо воспитаны. Но Юрберг, обладавший, помимо прочих достоинств, еще и педагогическими способностями, успешно справлялся с неизбежными трудностями, настолько успешно, что заслужил хорошую репутацию не только у себя на родине. По сведениям шведского генерального штаба о нем с одинаковой благожелательностью отзывались и на Сен-Жерменском бульваре и на Шварце Таффель. [1] А это что-нибудь да значит!

Отлаженный механизм шведской контрразведки почти не давал сбоев. Юрберг обычно располагал самыми обширными сведениями о каждом прибывающем в Стокгольм агенте той или иной разведки. Причем случалось — и не так уж редко,— что его информация оказывалась более достоверной, чем у тех, кто направлял этого агента в Швецию.

На элегантного господина средних лет со звучным чешским именем, португальской фамилией, датским паспортом, французским изяществом и русскими чертами лица, который в конце августа 1918 года остановился в одной из лучших стокгольмских гостиниц на Вазагатан, досье в бюро Юрберга было заведено еще в 1913 году.

И в тот самый момент, когда элегантный господин, удобно расположившись у себя в номере, аккуратно обрезал золотыми ножничками кончик сигары, капитан Юрберг раскрыл папку с его досье.

Честимир Ковильян, он же Вольдемар Петрович Корзухин, был уроженцем Ревеля, где он появился на свет в 1887 году в семье купца второй гильдии Петра Петровича Корзухина. Вольдемар Корзухин учился в ревельском реальном училище, но был исключен из последнего класса — то ли за неподобающее поведение, то ли за пренебрежение науками. После исключения из училища некоторое время помогал отцу. Много и слишком удачно играл в карты. Обвинялся в шулерстве, за что был неоднократно бит. В 1906 году обосновался в Петербурге. Успешно посредничал в приобретении и продаже картин. Выезжал с поручениями своих доверителей в Варшаву, Париж, Берлин, Брюссель. Приобрел некоторое состояние, но в 1913 году проигрался в рулетку. Бедствовал. В том же году был арестован парижской криминальной полицией по обвинению в подделке векселя. В обмен на согласие сотрудничать с разведкой отпущен. По заданию французов некоторое время находился в Швейцарии, затем выехал в Испанию. Вновь занялся торговлей произведениями искусства. В январе 1914 года завербован в Стокгольме резидентом немецкой разведки, что не помешало ему продолжать оказывать услуги французам, а по некоторым сведениям, и бельгийцам. Обычно агенты, не умеющие хранить верности одному хозяину, быстро и скверно кончали. Но Ковильян, видимо, не зря значился на Шварце Таффель под кличкой Счастливчик: ему все сходило с рук.

В августе 1914-го Ковильян объявляется в Петрограде, где становится служащим в фирме «Зингер», продававшей в России великолепные немецкие швейные машинки и одновременно поставлявшей в Берлин высококачественную шпионскую информацию.

В 1915 году Ковильян был призван в русскую армию. Через месяц пребывания на фронте благополучно перешел к немцам. Выполнял различные задания немецкой разведки (а возможно, и французской) в Вене, Париже, Марселе, Женеве, Стокгольме. Во время пребывания в Афинах был представлен посланнику Германии в Греции графу Мирбаху, которому сумел понравиться. В 1917 году, когда Мирбах исполнял обязанности представителя министерства иностранных дел Германии в Бухаресте, Ковильян по ходатайству графа был к нему прикомандирован 3-м отделом генерального штаба. В апреле 1918 года Мирбах, назначенный посланником в большевистскую Россию, взял Ковильяна на работу к себе в посольство, где тот занимался сбором и обработкой политической и экономической информации. По заданию Мирбаха и советника посольства Рицлера Ковильян также устанавливал деловые контакты с различными антибольшевистскими группами, в частности с подпольным прогерманским «Правым центром».

Как указывалось в досье, не забывал он и про свои личные интересы. По Брестскому мирному договору русское большевистское правительство обязано было полностью оплачивать все дореволюционные русские ценные бумаги, предъявляемые к оплате Германией. Ковильян через подпольных маклеров скупал за бесценок у акционеров национализированных после революции предприятий акции и через посольство предъявлял их к оплате. Так, им были приобретены акции Веселянских рудников у членов правления этих рудников братьев Череп-Спиридоновичей, акции парфюмерной фабрики «Ралле», завода сельскохозяйственных машин «Коса».

Одновременно Ковильян приобретал для графа Мирбаха, который был ценителем живописи, картины. Узнав, что у проживавшей в Москве княгини Е. П. Мещерской имеется картина «Мадонна» кисти Боттичелли, Ковильян предложил ей уступить это тондо графу Мирбаху, который давно хотел иметь Боттичелли. Однако о готовящейся сделке стало известно большевикам, и 30 мая 1918 года вопрос о судьбе картины рассматривался на заседании большевистского Совета Народных Комиссаров под председательством самого Ленина. [2]