Перстенёк с бирюзой
Шрифт:
– Слышу, Алёша, – Настя и боялась, и радовалась. – Приду.
От автора:
Оберег, боярышник – многими славянскими народами было принято высаживать боярышник в качестве живой изгороди вокруг усадьбы, в силу убеждения, что такой колючий барьер убережет семейную обитель от проникновения зла, а невинным девушкам поможет сохранить целомудрие вплоть до самого брака.
Легкий кафтан– кафтаны есть мужские и женские.
Глава 17
– Никеша, вот ответь мне, кто тебя так сопеть учил? – Вадим встал с лавки и двинулся к писарю. – Если б своими глазами не видел, подумал бы, что тебе в сопатку две свистелки засунули. Ведь на все лады пищишь, аж плясать охота.
Дедок голову со стола поднял, проморгался и принялся отлаиваться:
– Взял бы да сплясал, распотешил меня. Чую, было бы веселье. Харя изуверская, кулачищи пудовые, ножищи заплетаются. Давай, Вадимка, зачинай пляску-то. Сей миг хозяйку кликну с боярышней, им тоже поглядеть надобно, чтоб знали, боярин у них с глузду двинулся.
– Не пойдут, – Вадим головой покачал и сделал жалостное лицо. – Как услышат твое пищание, так и сомлеют.
– Тебе откуль знать, сомлеют иль возрадуются? По себе-то не суди, – Никеша чихнул потешно.
– Будь здоров, дед, – Вадим улыбнулся. – Ты вставай, отлепись от лавки. Пойдем к Семёну подарки торговать для хозяек наших к празднику.
– К Сёмке? – дедок завозился, накинул кафтанец. – А и пойдем. На улице, чай, отрадно. Хоть продышаться, с людьми поговорить. Чего встал? Ноги прилипли?
На подворье-то суета: боярыня принялась к празднику уготавливаться. Норов радовался хозяйскому пригляду, да примечал – народцу тоже по сердцу. Такие хлопоты завсегда отрадны. С того и бегали работные, перешучивались промеж себя, и дело спорилось.
– Лепот-а-а-а... – дедок поднял лицо к небу, вздохнул глубоко. – Вадька, глянь, вёдро. Вскоре ладей ждать, а с ними и прибытка.
– Всякий год ты вещаешь, и всякий раз не в бровь, а в глаз, – Норов глядел на писаря. – Никешка, какой же тебе подарок?
Сошли оба с приступок и двинулись к воротам, за ними безо всякого указа потянулись два ражих воя. На улицу вышли чин чином, да пошагали промеж домков, глядя на зелень, что едва проклюнулась, взвилась дымкой над деревами, украсила городище.
– Какой подарок, Вадим... – дедок пошамкал губами. – Женись, то и радость мне будет.
Норов кивал людишкам, какие встречались по пути, кланялись, а сам раздумывал. Время спустя, ответил писарю:
– Женюсь к осени.
Никеша едва не споткнулся, но оправился быстро и подскочил козлом к боярину:
– Иди ты! На ком? Где сыскал дурищу, чтоб за тебя, изувера, пошла?
– Где надо, там и сыскал, тебя не спросил, – Вадим поглядел на дедка сверху вниз.
– А зря не спросил! Я всяко поумнее тебя буду! – дед от любопытства едва не подскакивал.
– Да ну-у-у-у, – Норов остановился и взялся за опояску. – Ты вот, умный, чего ж не оженился? Никешка, а ведь и теперь еще не поздно, ты вон проворный, скачешь лягухой. Ты шепни, есть кто на примете? Я б сватать для тебя пошел.
– Далече ходить не надо, – писарь поправил шапку. – Я б Настасью Петровну сватал. Жаль, годами мы с ней разошлись, а так бы я ух! Ведь девица добрая, умишком проворная. Счет ведет так, что не поспеваю за ней. И ко мне с уважением. Тоскливо ей тут, уж сколь дён улыбки от нее не видал. Не захворала, нет? – дед глядел на Норова жалобно. – Ты спроси у тётки-то, чай, расскажет, что стряслось.
Норов кулаки сжал до хруста, зубы стиснул:
– Спрошу, – только и сказал, да двинулся к подворью Семёна-торговца.
Домок его стоял близ крепостных ворот бок о бок с ратной избой. Двор невелик, хозяйство мало, да и сам хозяин куда как незаметен. Но знал Норов, что богаче Сёмки в Порубежном не было. Скупал добычу у воев после походов, да торговал со всей округой, добирался и до княжьего городища.
– Семён, здрав будь, – Вадим ступил на крыльцо справного домка. – Дело к тебе.
– Здрав будь, – хозяин поклонился, обрадовался. – Ступай в гридню, боярин, всякое дело сделаем.
В сенях Норов столкнулся с девкой-холопкой: та метнулась с пути. В гридне перекрестился на образ в углу, да сел на лавку, зная повадку Семёна не идти за гостем, а сразу товар доставать из схрона.
– Вот, гляди, – Сёмен вошел, поставил коробок хитрый на стол. – Боярыне к празднику? Так сыщешь. Много разного. Да и боярышне светлой подарок найдешь.
– Светлой? – Норов и спрашивать не хотел, само с языка соскочило.
– Светлой, – Семён уселся напротив, заулыбался. – Намедни видал ее, шла в церкву. Глаза светят, сама светится. Малость печальная, но у девиц завсегда слезливое на уме.
Если Норов не взвыл, то только по воинской выправке, что учила терпению да воле. Насупился, потянулся открыть коробок, а там чего только нет: навеси, колечки, бусы. Средь прочего в глаза бросились тяжелые колты* литого золота. Норов и думать не стал, указал на них:
– Эти.
Потом взялся за серьги с бирюзой, а под ними увидал....Настасьин перстенёк.
– Откуда? – Норов взял колечко небогатое и протянул Семёну.
– Боярин, так уговорились мы, ты не пытаешь откуль, а я тебе мзду за всякий месяц, – хозяин привстал с лавки.
– Сядь, – Вадим лишь бровь изогнул, и Сёмен к лавке прилип. – Говори. Иной тут случай.
Дед Никеша, что устроился на сундуке возле двери, крякнул, но смолчал. А Сёмен утер пот со лба и принялся рассказывать:
– Ну, коли иной... Лёха Журов проигрался Кузину в зернь, тот должок мне перепродал, а утресь Лёшка и расчелся, еще и в прибытке остался. Прискакал с рассветом, морда довольная.