Перстенёк с бирюзой
Шрифт:
Лук вскинул, примерился, но и понял – Настя рядом. Глаз скосил, чтоб глянуть на боярышню, а та уж забыла обо всем и, открыв рот, ждала игрища, едва не прислонясь щекой к плечу Норова.
– Настёна, Христом богом прошу, отойди, инако промахнусь, – просил. – Куда смотреть не знаю, на тебя иль на стрелу.
Боярышня шагнула подальше:
– Ты не промахнешься. В то не верю, – и встала смирно, ручки сложила урядно.
Вадиму только и осталось, что не лопнуть от гордыни, да вздохнуть. Миг спустя, вытянул стрелу из колчана и уготовился ждать, когда Ольга игрище начнет.
Та подняла лук огромадный, выдохнула шумно и приладилась. Знал Вадим, что тётка дело свое делает справно: оплечье у бабы крутое, руки покрепче, чем у иного мужика, глаз зоркий и обучена хорошо.
Щелкнула тетива новая на северянском луке, стрела пропела и полетела далече, едва не за край луга! Народ загомонил:
– Ай да баба! Ай да Ольга! – пищала ближница тёткина, Людмилка Строповых. – Так его, так!!
– Чего разоралась?! – отвечал вихрастый мужик в долгой полотняной рубахе. – Боярин, чай, не пальцем деланный! Подале кинет!
– Уймись, Пронька, ты лук свой еще о прошлом годе в холодной клети рассущил! – отбрехивалась громко Людмилка. – Разиня!
– Пороть тебя некому, горластая! – Пронька махнул рукой.
Люд еще потешался, когда Вадим стрелу кинул. Тянул тетиву в половину силы, зная, что неможно чинить урон Ольге, водившей под своей рукой бабье войско. Стрелка его на пару локтей всего лишь и облетела Ольгину.
– Видала? – Пронька радовался. – Боярин наш покрепче будет!
– Ты чего горло дерешь, а? – толстая бабёха вступилась за Людмилку. – Небось поспорил с Митяем Суховатым на бочонок? Теперь за боярина горой? Тьфу, зенки твои бесстыжие!
– А твоя какая забота? – и Митяй вступил в перебранку. – Сама хочешь приложиться? В тебя и три бочонка влезет!
– Ты на свою жену рот разевай! – муж толстой – худощавый, долгобородый – выступил вперед. – Чай, худосочней нее в Порубежном-то и нету!
Тут и пошла забава! Одни кричат за тётку, другие – боярина хвалят! И уж не до стрел, не до лучников.
Ольга пустила стрелу, какую только рядильщик Фёдор и увидал, Норовская стрела наново ушла на два локтя дальше.
– Вадим Лексеич, ты потешаешься надо мной?! – Ольга ругалась, стоя у бойницы. – Бей со всей силы! Подачек мне не надобно!
– Харальдовна, уймись. Дыши легче, инако себе под ноги стрелу уронишь, – Вадим увещевал гневливую.
– Да что за игрище такое! – тётка наново стрелу кинула и, видно, со злобы пустила далече.
Норов вскинул лук, но стрелы не отпустил: за ворота вышел поп.
– А ну тих-а-а-а-а! – И народец умолк: мало у кого в Порубежном была охота перечить церковнику. – Бесстыжие! Сквернословы! В страстную неделю орать, хаять ближнего?! Епитимью на всех! Каждого упомню!
Норов услыхал, как тихонько ойкнула Настя, увидел, как боярин Илья сморщился и ухо почесал, мол, громкоголосый поп.
– Настёна, если стрелу кину в-о-о-н до той осинки, обрадуешься? – Вадим бросил короткий взгляд на боярышню.
– Вадим Алексеич, да как ты докинешь? – кудрявая от изумления дышать забыла. – Далече, не достать.
– А ну как достану?
– Быть такого не может, – Настасья подошла ближе, шептала.
– Что поставишь против моего слова? – торговался, зная, что докинет.
– Что? – боярышня оглядела себя, руки свои. – Так нет у меня ничего.
– Ладно, придумаю, чем разочтешься. Так что, уговорились? Если не докину, отпущу к Иллариону повидаться.
– Боярин, миленький, не врешь? – ручки сложила, обрадовалась.
– Когда я тебе врал? – приладился и кинул стрелу. Ушла далече, а на излете воткнулась аккурат в тоненький ствол осины, на которую указывал.
Услыхал, как Ольга в сердцах сплюнула, как хохотнул Бориска и как вздохнула Настя. Себя обругал, не хотел печалить кудрявую, но того, что сделано уж не воротишь.
После Ольга стрелу пустила, но недалеко, потом Норов – опять на два локтя дальше тёткиной, и так еще разов пяток, пока Фёдор не взмахнул рукой.
– Митяй! – Пронька смахнул шапку с головы и кинул себе под ноги. – Бочонок кати! Нынче кати, инако сам приду!
– Тьфу, заноза! – Митяй сгорбился и пошел к воротам.
По лугу забегали ребятишки, стрелы собирать. Федор покрикивал на них, указывал куда они попадали. А вот на забороле тишина повисла; Ольгино семейство в молчании стояло за спиной большухи, Настя тоже помалкивала.
– Боярин, ты никак пожалел меня? – Ольга злобилась. – Мне ли не знать, как ты лук держать умеешь. Почто умерил себя?
Норов изогнув бровь, поглядел на тех, кто стоял сей миг рядом, а те поняли и потянулись вон. Осталась только Настасья да разгневанная тётка.
– Ольга, прежде чем ругаться, раздумай. Слова дурные у тебя завсегда близко. Кинь я стрелу так, как должно, всякий бы понял – бабий отрядец плох. А ратные знать должны, уходя, что семьи их будут оборонять справно. Разумела? Ты среди лучников в Порубежном лучшая.
– Не лучше тебя, – Ольга задумалась.
– Верно, – Норов и спорить не стал. – Вот потому я к ворогу выхожу в поле, а ты на забороле стоишь. Не злись, проку в том мало. Ступай.
Ольга поглядела сердито, оглянулась на народец, что все еще топотался по лужку, а потом улыбкой процвела:
– Ладно, пойду, чего ж не пойти, – обернулась к Насте: – Ты, боярышня, напрасно скалку с собой не прихватила. Обороняться чем станешь?
– От кого? – Настасья удивленно брови изогнула.
– А то сама не знаешь? – подмигнула и ушла, унося в крепкой руке лук Харальда Безухого.
Норов проводил взглядом тётку и к Насте пристал:
– Что еще за скалка такая?
– Оружие мое, – боярышня смеялась. – Боярин, что ж в расчет попросишь за осинку?