Персы и мидяне. Подданные империи Ахеменидов

Куликан Уильям

Эта форма появляется в «гробнице В» в Сиалке, но, не считая отдельного экземпляра VIII в. из окрестностей Антиохии, более не встречается до ахеменидского времени, когда мы ее находим не только в Иране, но и в слоях Навуходоносора-Кира в Уре, Деве-Гюйюке и Нейрабе в Северной Сирии, в Сардах и других местах, где обнаруживаются захоронения или влияние Ахеменидов. Она оказала воздействие на ювелирное дело средиземноморского мира, и финикийцы распространили этот тип на свои колонии в Африке, Испании и Португалии. Большинство экземпляров имеют внешнее окаймление из насаженных на стержни шариков, что особенно наглядно в изящном экземпляре из Египта, хранящемся в Лувре. Другой тип ахеменидской серьги с миниатюрными протомами соединенных затылками животных, висящими на тонкой золотой петле, встречается редко, и пара серег с маленькими, парадно украшенными лошадьми, обнаруженная в Ахалгори (см. следующую главу), просто уникальна (рис. 44).

Рис. 35. Золотой орнамент с парой грифонов. VI в. до н. э. Метрополитен-музей, Нью-Йорк. Высота – 3³/₈ дюйма.

Широкие браслеты и короткие ожерелья, по всей видимости, носились свободно в равной степени мужчинами и женщинами, и браслеты с головами животных изображены на руках знати на рельефах Персеполя. Ношение крученых металлических ожерелий, наверное, было принесено в Иран нашествием иранских племен приблизительно в 1000 г. до н. э., и существуют их многочисленные бронзовые образцы из Луристана. Хотя в начале 1-го тысячелетия в Ассирии широкий браслет был в моде, крученых ожерелий ассирийцы не носили; после ахеменидской эпохи искусно сделанные ожерелья стали характерной принадлежностью парфянского и сасанидского наряда и из парфянских источников распространились в Индию, став типовой принадлежностью кушанского платья.

Предметы из клада Зивие и Хамадана теперь позволяют нам установить прямые связи между ассирийскими браслетами с зазорами и такими же типично ахеменидскими изделиями. Браслеты с повернутыми друг к другу животными на концах, держащими между собой диск с выгравированной на нем розеткой, широко распространены в ассирийских дворцовых скульптурах, и есть ахеменидские экземпляры точно такой же формы. Как и в случае с ручками ваз, здесь возникает та же проблема датирования звериного стиля. Львы на концах пары широких браслетов из захоронения в Сузах, датируемые по присутствию аттической монеты последней четвертью IV в., имеют прямоугольные морды и резко выраженные челюсти – черты, характерные для конца ручки кувшина из клада, найденного на Оксу, рядом с Самаркандом, и для львов на сарматских крученых ожерельях. Во второй половине IV в. старый индийский рычащий лев уступил место более смирному созданию, скорее похожему на домашнего кота. Пара серебряных браслетов из Воуни на Кипре, с головами баранов на концах (рис. 36). В них, как и во многих других браслетах, обод сужен ковкой в месте, диаметрально противоположном зазору.

Сарматским золотых дел мастерам в частности и народам варварской и кельтской Европы вообще Ахемениды передали искусство инкрустации эмалью. Хотя предметы с инкрустацией немногочисленны, в Древнем мире мало что может соперничать с совершенным стилем двух браслетов из оксуского клада (хранящихся теперь в Британском музее и в Музее Виктории и Альберта), заканчивающихся цельными фигурками крылатых и рогатых грифонов (рис. 42). Они обычно считаются работой конца V в. до н. э., и расположение срезанных вставок на фигурках дает непосредственный образец самых ранних сарматских инкрустаций на крыльях и шеях, где она помещалась в крошечных клуазонне [8] из фольги. Очень незатейливая предшественница такой инкрустации – чаша Кеворкяна, а среди данных из кургана Келермес не следует пропустить любопытную полоску с львиными головами на концах и клуазонне, инкрустированными янтарем.

8

Клуазонне – вид эмали.

Рис. 36. Пара золотых браслетов из Воуни, Кипр, датируется приблизительно 380 г. до н. э. Никосийский музей. Диаметр – 2⁷/₈ дюйма.

По деталям скульптур мы хорошо информированы об оружии Ахеменидов. Но хотя для оснащения многочисленных армий должны были существовать огромные арсеналы, сохранилось очень немного обычного оружия. Кроме бронзы ахеменидскими оружейниками использовались медь и также, вероятно, сталь (предполагается по языковедческим данным). К числу наиболее изящных примеров работы ахеменидских золотых дел мастеров относятся два золотых кинжала из Хамадана. Золото считают слишком мягким металлом для оружия, но в списке трофеев Саргона II, составленном после разграбления города Мусасира в Урарту, перечислены по крайней мере шесть золотых кинжалов. А Ксенофонт рассказывает, что Кир Младший, незадолго до того как был убит при Кунаксе, пытаясь отобрать престол у своего брата Артаксеркса II, подарил золотой кинжал Сьенесису, царю Тарса. Два хамаданских кинжала, усиленные толстыми жилами, имеют рукоятки, заканчивающиеся соединенными затылками головами львов, и поперечина рукоятки в одном случае образована когтями львов, а в другом имеет форму голов горного козла. Львиные головы на рукоятке типичны для хамаданских золотых изделий и происходят непосредственно от некоторых пластин из клада Зивие – мускулы на морде изображены условно закругленными складками, нос сморщен, грива передана небольшими завитыми пучками, окружающая морду шерсть поднята, как охватывающий воротник, а уши согнуты и прижаты к голове. Концы браслетов и львы на ритах из Хамадана имеют точно такие же характерные черты.

В надписях на зданиях как мастера по слоновой кости упомянуты ионийцы и египтяне. Сохранились лишь немногие некачественные образцы ахеменидских работ по кости, но, по-видимому, резные квадратные пластины с изображением животных, пасущихся у священного дерева, были в моде: такие образцы появлялись из Телль-Дейма, Персеполя и Суз, причем в последнем месте они показывают явное египетское влияние. Что касается остального, влияние на ахеменидскую работу по слоновой кости было медийско-скифским, оно заметно приблизительно в 15 сохранившихся экземплярах оковки в форме трилистника, предназначенной для ножен акинака, или персидского короткого меча (рис. 37). Они близко соответствуют тому, что вырезано на коротких мечах, висящих на поясах скифов и мидян на рельефах Персеполя, и ориентировочно состоят из трех долей. Вырезанный на них узор основывается на темах битв льва с быком или льва с козлом. Эта излюбленная персидская тема была свернута в скифской манере, и линии очертаний животного сокращены, чтобы сбалансировать волнистые элементы с концентрическими линиями складчатого тела. Где-то в процессе его эволюции – или снижения качества – этот мотив стали путать с одиночным животным в скифском стиле, свернувшимся как на экземплярах, найденных в Пазырыке и в скифском кургане «Семь братьев». Окончательное изделие с разрозненными панелями и вставленными цветками лотоса больше не признавалось резчиками по слоновой кости, и скифский зверь-завиток полностью потерял жизнеспособность.

Рис. 37. Оковка ножен из слоновой кости из Персеполя, Деве-Хюйюка и других мест. VI–V в. до н. э.

Ахемениды, видимо, проявляли небольшой интерес к скульптуре в целом, и к большинству существующих предметов нужно, конечно, относиться как к вспомогательному искусству. К ним относится небольшая группа скульптур из мягкого камня – диорита, лазурита и синей фритты. Самая крупная и, вероятно, самая ранняя работа – это лазуритовая голова царя из Хамадана. В надписи Дария перечислены мастера по лазуриту, а старинные рудники в Бадахшане на территории Афганистана должны использоваться до сих пор. Две другие скульптуры из лазурита выполнены в персепольском придворном стиле: одна из них – фигура знатного мидянина, прижимающего к груди львенка (Музей Кливленда), а другая – человеческая голова крылатого быка.

Небольшие, свободно стоящие человеческие фигурки из золота, серебра и бронзы около 6 дюймов высотой относятся к числу наиболее привлекательных ахеменидских изделий и показывают мидян в церемониальных одеждах. Это литые фигурки, несущие, однако, на себе очень заметные знаки существенных переделок (рис. 41). Две такие фигурки стоят на маленьком макете повозки из оксуского клада. Своего рода загадка задана некоторыми бронзовыми головами горных козлов, не имеющими никакого источника и, видимо, предназначенными для балдахинов, колесниц и тронов. После технического исследования головы из Метрополитен-музея обнаружили, что она состоит из пяти частей, отлитых отдельно с использованием процесса cire-perdue [9] и сплавленных вместе, но другие головы были отлиты одним куском. Внутри одной из голов вставлен железный брус, очевидно, для прикрепления к каменной или деревянной втулке. Соединение из трех горных козлов в точном стиле бронзовых протом формирует опору глубокой каменной чаши, чьи форма и тонкая шлифовка перенесены из области металлообработки. Крупные размеры этого сосуда и его превосходное состояние дает еще больше оснований считать место его происхождения неизвестным. Это прекрасный пример той любви к методичности и опрятности, характерной для всего ахеменидского искусства: место соединения тел каменных козлов под опорой формирует совершенную шестиугольную и трехконечную звезду. Однако это изделие уступает каменной чаше в форме козла из коллекции Генноля, одному из самых выдающихся шедевров резных работ Ахеменидов.

9

Метод литья по восковым моделям.

Тесная взаимосвязь между скульптором и литейщиком по бронзе, демонстрируемая этими предметами, убеждает нас задуматься о недостаточном интересе Ахеменидов к внутренней красоте и особенностям материалов. Дело не в том, как полагают некоторые, что ремесло скульптора было порождением кузнечного дела. Как такое могло быть, если вырезанный мягкий камень, глиняные или восковые модели непременно требовались для отливки металлических статуй? Ответить, скорее всего, можно так: все материалы обрабатывались одинаково, как и при гравировке по бронзе, а раннее развитие и совершенствование обработки металла в Мидии оказали подавляющее влияние на искусство Ахеменидов.

На всем этом обширном и разнообразном ассортименте вспомогательных искусств стоит объединяющий штамп ахеменидского единообразия и равновесия: люди, животные, цветки лотоса – все сводится к одному образцу, как если бы сама природа тем самым становилась более понятной и податливой. Натурализм здесь полностью неуместен, и даже интерес к жизни животных и лиственным орнаментам, проявленный ассирийскими создателями рельефов, был отброшен. Живым сценам сражений и охоты ассирийского искусства Ахемениды предпочитали статику и процессии, символику и геральдику, и поскольку круг – наиболее совершенная и экономическая форма, то наиболее часто замыслом становится круглая композиция без фона и заднего плана. Ахеменидское искусство (искусство виртуозности), посвященное изображению изолированных объектов, не питаясь свежими источниками и воздействиями, было обречено на завершение скучным однообразием.