Перуновы дети
Шрифт:
– Так не бывает, – отвечал Чумаков. – Стержень человеческой сущности формируется в раннем детстве, лет до семи, наверное, и в дальнейшем мало подвержен изменениям. Другое дело, что зачастую мы воспринимаем человека не таким, каков он есть, а приписываем ему собственные мечты, желания, фантазируем образ, а затем обвиняем в предательстве. Если я, например, плохо разбираюсь в деревьях и, купив саженец, мечтаю о прекрасных яблоках, но однажды вижу на нём сливы, мне ведь не придёт в голову обвинять сливу в предательстве моей мечты. Прежде чем
– Люди – не деревья, в жизни всё гораздо сложнее, – не согласилась Лида.
– Бесспорно, – не возражал Вячеслав. – Быть «агрономом жизни», разбираться в «сортах» людей – самая сложная наука, многие законы которой ещё до сих пор не открыты.
– Я понимаю: законы в химии, физике…
– А разве мы сами не химия, не физика, не энергетика? – улыбнулся Чумаков.
– Ну, это как-то слишком материалистично, есть ведь ещё душа, чувства…
– А разве душа функционирует по каким-то особым законам? И что ты понимаешь под этим словом?
– Наверное, внутреннюю суть. Ведь считали же раньше, что душа есть у всего: деревьев, озёр, лесов. Я думаю, что Лешие, Бабы-яги, Русалки, Водяные как раз и есть выразители души леса, реки, поля… – Она не договорила. Какая-то тень беззвучно скользнула почти над самыми головами.
– Наверное, летучая мышь вылетела на охоту, – предположил Чумаков.
Оглянувшись, Лида вдруг порывисто поднялась.
– Ой, что это? – воскликнула она, указывая в темноту.
Среди высокой травы светились голубоватые искры.
– Это светлячки, – сказал Чумаков.
– Надо же! Я никогда раньше не видела светлячков!
Лида подошла ближе, наклонившись, осторожно подняла светлячка, положила себе на ладонь.
– Какое чудо! – восхитилась девушка. – Они похожи на пылинки упавших звёзд!
Чумаков собрал ещё несколько штук, положил на Лидину ладонь.
– У тебя холодные пальцы, – заметил он, – озябла?
Расстегнув шерстяную олимпийку, накрыл Лиду одним «крылом», и они, тесно прижавшись, пошли по тропинке. Светлячки на Лидиной ладошке горели, как россыпь бриллиантовых шариков.
– Я почему-то представляла светлячков вроде жучков, а они совсем другие, – не переставала восхищаться девушка.
Большая, почти полная луна стала всходить над лесом, обливая деревья густым серебром. Откуда-то из глубины послышались протяжные звуки-вскрики.
– Кто это? Зверь или птица? – шёпотом спросила Лида.
– Не знаю, – так же шёпотом отвечал Вячеслав. – А говорят, здесь дикие кабаны водятся, не боишься? Вот сейчас ка-а-к выскочит из кустов!
Совсем рядом что-то зашуршало, и Лида инстинктивно прильнула к Чумакову. От резкого движения светлячки посыпались на траву.
– Пусть остаются, – решила Лида, – здесь их дом.
От близости доверчиво прильнувшей к нему девушки Чумаков вдруг ощутил волну давно забытого чувства нежности.
Лида подняла голову, намереваясь что-то сказать, но не успела: их губы сами собой слились в долгом поцелуе.
– Твои волосы пахнут хвоей, – прошептал Чумаков, – ты не лесная нимфа? Или, может, русалка, что вышла тайно побродить под луной?
Лида засмеялась тихо и радостно.
Они вновь пошли через лес, крепко обнявшись, и наконец вышли на грунтовую дорогу.
– Может, пойдём назад? – чуть просительным тоном сказала Лида. – Я немного устала. – И она вновь приклонила голову к груди Чумакова.
Простые слова, слегка жалобная интонация девушки вновь окунули Вячеслава в море нежности. Неожиданно для себя самого он подхватил её на руки и понёс. Лида, обхватив крепкую шею, запротестовала:
– Слава, ну что ты, не надо! Тебе же тяжело!
– Нимфы не бывают тяжёлыми, – отвечал Вячеслав, – они сотканы из лунного света и призрачных грёз…
Он в самом деле не чувствовал тяжести и боли в ноге, и всё нёс, нёс девушку, пока неожиданно дорога не выскочила из леса и разделилась на две, обегая хлебное поле. Пространства раздвинулись, открыв густую синеву неба, сплошь усыпанного звёздами, а впереди – до самого горизонта – переливалось и мерцало тусклым золотом море пшеничных колосьев.
Лида и Вячеслав уселись на сухую траву у самой кромки поля.
– Смотри, метеорит! – Лида показала на вспыхнувшую искру, пронёсшуюся по небу.
– Успела загадать желание?
– У меня сейчас нет желаний, – ответила девушка, – просто хорошо и спокойно. Давно так не было. – Она сорвала несколько колосков и воткнула в волосы.
– Теперь вы – фея ночного поля. Повелевайте, чего желаете?
– Я устала повелевать, – Лида поправила волосы, – хочется побыть слабой и беззащитной…
Они гуляли до рассвета и, околдованные чудной ночью, открывали тайны неведомого. Сегодня они были духами леса, поля, луны и звёзд, и были с ними заодно, как это могут ощущать только люди, особенно когда в них пробуждаются сильные и глубокие чувства.
Лагерная смена пролетела как лёгкий сон. После её окончания они поехали к Лидиной маме вместе. Мама была, конечно, удивлена, поскольку про Чумакова ничего не знала. Но он быстро овладел её вниманием, рассуждая на всякие хозяйственно-экономические, политические и другие темы. Покормив их ужином, мама отправилась к себе, чтобы не мешать.
– По-моему, у твоей мамы грустный вид, – заметил Вячеслав, – кажется, я не произвёл на неё впечатления.
– Дело совсем не в этом, – ответила Лида. – Просто она вчера ездила в областную прокуратуру насчёт реабилитации своего отца, моего деда. Сейчас ведь многие обращаются по этому поводу, указ был о восстановлении справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период тридцатых – сороковых и начала пятидесятых годов…
– Да, я знаю, – кивнул Чумаков. – Значит, твоего деда репрессировали? А кем он был?