Перуновы дети
Шрифт:
– Князю да его дружине до нас дела нету, – хмуро рёк старший из мужиков, – лихого люда развелось, по дорогам опасно ездить стало.
– Потому мы припасов, каких смогли, собрали, вооружились и едем родичам своим в горе помочь. – Старший из новгородцев, склонившись ближе к Светозару, заговорил, понизив голос почти до шёпота: – Средь народа слух пошёл, что все беды из-за того, что чужую веру мы приняли. Вот и стали люди в отчаянии попинов греческих изгонять, а некоторых и вовсе порешили, церквушки их палят, глаголют, в чёрных кудесниках сила чернобожья, и потому не будет ладу, пока не изгоним
– Слыхали мы, будто решили волхвы собраться в Суздале на Сход свой. На том сходе и поразмыслить, как людское горе одолеть, Русь от чужестранных жрецов избавить, Вече восстановить и князю, как в старину бывало, Наряд дать, что ему делать да как, чтоб не гибла земля славянская в междоусобицах братоубийственных. Чтобы князь с Вечем народным советовался, а не с попинами греческими.
– Ведают о тебе, отче Светозар, и просят прибыть на Сход, – добавил тот, что помладше.
– Говорите, народ церкви христианские жечь начал и попинов изгонять да бить? – задумчиво спросил волхв, глядя перед собой.
– Так, отче, попины сии твердят, что власть всякая да от Бога, а потому супротив неё идти грех смертный, – горько ответил старший.
– А волхвов народ уважает, – взволнованно заговорил молодой, – они слово только молвят, и пойдут люди.
Все замолчали, молчал и волхв.
– Значит, теперь детей своих спасать, а татей, припасы хоронящих, наказывать – грех есть? – мрачно промолвил Светозар.
Мечислав не глядел на отца, но чувствовал, сколько боли в его голосе.
– Добре, братья новгородцы, я еду с вами! – молвил он. – Скажи матери, пусть соберёт мне, что нужно, в дорогу, – обратился к сыну.
– Нам в дорогу, отец, – таким же решительным тоном молвил Мечислав, – я с тобой еду! – и пошёл выполнять просьбу отца.
– Светозарушка, что ты задумал, не уезжай, ведаешь ведь, что с волхвами нынче княжеские да церковные суды творят, ведь жизни не просто лишают, а люто, зверски пытают прежде. Зачем сына берёшь, Светозарушке малому всего три лета исполнилось, – заливалась тихими слезами на широкой груди мужа Ивица.
– Прости, ладушка, сама знаешь, не могу отказать я людям, кои помощи просят. А сыну я не указчик, взрослый он, сам уже отец, – мягко возразил Светозар, поглаживая волосы любимой. – С тобой младшие остаются. Не рви моё сердце, прошу, я ведь люблю тебя, будто и нет за плечами многих лет, трудных, но счастливых, люблю, Ивушка!
А за стеною рыдала, цепко обхватив мужа за плечи, Русава.
Две больших змеи – серая и чёрная – выползли на шершавый холодный камень. Чёрная свивалась кольцами, шипела и нервно била хвостом. Тут Ярослав увидел, что серая-то не змея вовсе, а ужик, и подивился, ведь не бывает такого, чтоб змея с ужом вместе были. Он пристальней пригляделся к гадам и вдруг почуял себя в теле ужа, а рассерженный чёрный змей тоже был ему знаком, но кто именно, не мог вспомнить.
Ярослав проснулся, поёживаясь от холода. Пуховая перина, которой он был укрыт, сползла. Княжеский спальник тут же поспешил к хозяину с ковшом клюквенного морса и, дождавшись, когда тот отопьёт, осторожно молвил:
– Епископ тебя, княже, давно дожидается, бает, дело у него неотложное…
«Неотложное… небось опять деньги клянчить начнёт, с утра покоя нет», – недовольно подумал Ярослав, запахивая озябшее тело в мягкий бухарский халат.
– Ладно, зови, – махнул он рукой.
Когда епископ вошёл и от большого волнения стал говорить быстро, путая греческие и русские звуки, отчего речь его изукрасилась шипящими, князь невольно улыбнулся своей догадке: вот тебе и чёрный змей, сон-то в руку…
– Бьеда, князь, большшой бьеда!..
– Какая еще беда, Святополк, что ли, воскрес? Так он вроде ещё четыре лета тому как помер в Ляшской земле… Может, племяш Брячислав восстал или брат Мстислав опять на меня исполчился? – Ярослав прошёлся, прихрамывая, взад-вперёд по опочивальне и остановился напротив высокой чёрной фигуры верховного священника, глядя на него снизу вверх.
– Хуше, соффсем хуше, – шипел епископ. – В Суздале шернь сошгла храм Боший! – Он что-то быстро сказал по-гречески своему прислужнику, и два чернеца бережно ввели завёрнутого в плащ человека с синяками и подпалинами на челе. Чернецы распахнули плащ на несчастном, и под ним открылась изодранная ряса с прожжёнными насквозь дырами во многих местах. Руки и чресла попина тоже были изодраны в кровь, даже креста на нём не было. – Вот, княше, отец Ананий, едфа шиф остался… а другой, отец Арсений, погибоше!
– Я чрез окно малое сумеша вылезти, коли храм заполыхаша жарким полымям, – всхлипнул попин, – а Арсений не сумеша, дороден бысть, – горестно опустил очи долу несчастный.
– Ну, не велика беда, – махнул рукой князь. – Народец от голода чудит и ярится, а церквушку мы новую поставим, ещё краше прежней.
– Ох, пресветлый княше, фласть твоя на церкфи, яко на столпах протчшных зишдется. Не церкофь сошгли, а один из тех столпов! Ибо токмо церкофь и пастыри ея народец учат, яко князь Богом над ны постафлен. – Он указал рукой на несчастного Анания. – Народишко же, волхвами подстрекаемый, уже фоорушается и дворы богатых купцофф да горошан знатных потрошит, припасы забирает и промеш голодающе делит, – шипел епископ с такой внутренней силой, что и в тёплом халате князя пробил озноб.
«Умеет, чёртов змей, красно сказать, – мелькнула мысль. – Волхвы точно не попины, они народ умеют смутить. Коль так дальше пойдёт, то они и Вече скоро объявят, – подумал про себя Ярослав, – надобно поскорее вольность сию пресечь».
Слух о том, что в Суздаль прибыли волхвы, мигом облетел град, и он загудел, зашевелился.
– Волхвы, они ведь насквозь зрят, и от взгляда их ничего сокрыться не может, – взволнованно шептались горожане, передавая новость из уст в уста.
– Эти найдут, от волхва ничего не утаишь, ни мысли, ни зерна, – соглашались собеседники, постепенно переставая шептаться и переходя на разговор в полный голос. В изнурённых голодом людях затеплилась, всё более разгораясь, надежда, а самые решительные, вооружившись, присоединялись к тем, что уже собрались вокруг кудесников.
– Коль народ сам чёрных жрецов византийских бить принялся, – молвил один из волхвов, – то мы тому поспособствовать обязаны и возвращать людей к богам славянским исконным.