Перуновы дети
Шрифт:
Однако Светозару не время было покидать крепкое и здоровое тело, важные деяния ещё предстояло ему совершить на земле. И потому вскоре бледное и бездыханное лицо его стало розоветь, словно оттаивать от мороза, губы исторгли полное дыхание, сердце вошло в прежний ритм, и голубые очи открылись, будто два озерка той самой небесной сини, в которой они только что побывали.
Светозар ощутил силу вошедших в него чувств и знаний и понял, отчего дух его подспудно так стремился в глубины прошлого. Чем больше корешков Древа Жизни живят тебя, тем сильнее и крепче твоя душа и тело, тем устойчивее твои ноги стоят на родной земле, а голова полнее мыслями, способными постигать вселенские таинства Сварожьего мира.
Волхв улыбнулся ромашке, муравьям, Заветному камню и лесу, благодаря их за помощь в обретении той силы, что была ему так необходима и которая теперь жила и горела незримым пламенем, наполняя всё существо теплом, светом и мудрым знанием.
Дорога вновь побежала навстречу. Лес закончился неожиданно. Дальше отдельные рощицы перемежались с полями, лугами, болотцами, за которыми в лёгкой дымке возник Нов-град, сияя позлащёнными куполами храма Святой Софии, словно витязи в начищенных шеломах стояли дозором, охраняя древнюю обитель вольных русов. Но то было обманное зрелище, – не славянские витязи стерегли теперь град, а блистало прибежище новой веры и новой власти – епископско-княжеской. Да и блеск тот вблизи померк, когда узрел Светозар наполовину сожжённый град, который не успел ещё полностью отстроиться после разрухи, учинённой князем Всеславом Полоцким три лета тому. Разграблен был и храм, – князь Всеслав забрал казну и утварь, снял колокола, чтобы повесить их в своём храме Софии Полоцкой, коий он воздвиг, как знак независимости Полоцка от Киева и Новгорода.
Когда на Русь пришли половцы, князья, занятые междоусобицами, не смогли им противостоять. Тогда люд, собравшись, потребовал оружие для защиты, но князья отказали. Теперь Киев и все окрестья разграблены половцами, Новгород – людьми Всеслава Брячиславовича, прочие земли поборами людей княжеских. Повсюду разор и голод, что вызывает справедливые бунты народа. Так же было и в Суздале, когда погибли его отец и дед и другие волхвы были замучены и повешены в Белоозере… Но кто же, кроме волхвов, поможет люду своему в тяжкий час, кто ободрит, поддержит, вселит веру в грядущее, дабы пережили роды славянские тяжкую Ночь Сварога…
И Светозар направил свои стопы на Новгородское торжище.
Призрак голода ощущался и здесь, – некогда шумное, пыльное, зазывающее, оно гудело как-то глухо, встревоженно, как развороченный медведем рой. Даже выкрики лоточников, скрип телег, причмокивание возниц, ржание, мычание, блеяние – всё было какое-то безрадостное.
Одно, что осталось от прежнего щедрого торжища, – так это запах свежевыловленной рыбы, серебрящейся на возах, дразнящий дух копчёной и вяленой белорыбицы: осетра, севрюги, нарезанных для пробы ломтиками и прикрытых чистыми тряпицами от пыли и мух.
Светозар идёт вдоль рядов. Меняются товары, меняются и запахи. Вот пьянит духом лесов и полей янтарный мёд прямо в сотах, только мало его в сие трудное лето, после грабежей да недородов, непросто сохранить оставшиеся борти от лихих, да и просто голодных людей. Уменьшилось против обычного и бочек с ягодами, грибами, орехами. Лесная дичь и домашняя птица и вовсе нынче редкий товар. Душистые травы сменяет запах дёгтя и пеньки, выделанных и сырых шкур. Пушистыми волнами вздымаются меха, но это ещё прошлогодний запас, настоящие горы куньих, беличьих, бобровых, соболиных, лисьих, волчьих, медвежьих шкур появятся только зимой, ежели, конечно, снова не придут какие лихоимцы.
Проходя мимо щуплого лысоватого мужичка с растрёпанной бородой, в латаной ветхой одежонке, Светозар услышал, как тот жарко убеждал покупателя в достоинствах своей такой же худой и замученной клячи. Мужичок так искренне хвалил кобылку, так проникновенно заглядывал в глаза прохожего, что тот уже почти готов был купить доходягу.
Волхв был готов улыбнуться, но, взглянув мельком в очи лысоватого, ощутил, что от того, продаст ли он свою невзрачную кобылку, зависит жизнь его детей, которых нечем кормить. Несколько раз ему попадались навстречу добротно одетые важного вида нурманы.
За торговыми рядами пошли купеческие лабазы. Сюда, жалобно поскрипывая, подъезжали тяжелогружёные телеги, и крепкие мужики – кто в пыльных рубахах, а кто и с голым торсом – таскали кули и тюки. Освободившиеся телеги, грохоча и подскакивая на выбоинах, отъезжали в сторону, и лошади получали свою долю овса.
В стороне, на брёвнах, сидели два старика, видно приехавшие с сыновьями либо внуками, чтобы больше веским словом и дельным советом, нежели силой, оказывать поддержку в торговых делах.
Светозар присел неподалёку, достал из котомки кувшин с холодной живой водой, взятой у Заветного камня, и стал пить, невольно прислушиваясь к тому, о чём говорили между собой старики.
Поводом для их разговора послужила ещё одна важная свита прошедших мимо свеев, которые направились в торговый дом к грекам, видимо за вином. Варяги и свеи чувствовали себя здесь хозяевами, да и грекам было вольготно: их торговых домов много было понастроено в Нов-граде.
– Раньше, стало быть, купцы заморские наших богов почитали, – говорил один старик, провожая чужеземных гостей взором, – особливо Белеса. Он ведь скотом и богатством ведал, а зла от него никто никогда не видывал. Приплывут, бывало, те же нурманы на своих лодиях, а впереди драконья либо кабанья голова скалится. Так они, прежде чем пристать к берегу, голову эту снимают, чтоб, значит, богов наших не прогневить. Пристанут – и первым делом к Велесу идут, жертву несут: хлеб, молоко, масло, яйца – что у кого есть. А только уж после того – на Торг. Коли удачно поторговали, опять к Велесу идут с приношениями, но теперь уже режут быка или барана. Часть жертвы шла бедным: вдовам, сиротам, увечным, – кто себя прокормить не может. А головы убитой скотины надевали на колья позади Велеса.
– Эге, вспомнила бабка, когда девкою была! – скривив уста, перебил его другой старик. – Велеса-то изничтожили, оттого и богатства, и урожая нету, а свеи теперь не гости вовсе, а хозяева, они ведь женой княжеской Индигердой сюда привезены, и землёй наделены, и довольствием княжеским, и чинами всяческими… – Старик с досадой сплюнул.
– Ну да, – согласно кивнул другой, – и волхвов наших извели, а они-то знали, какое лето будет, и что сеять надлежит, и когда. Оставил нас Велес, отвернулся от нас Перун, а новый бог – чужой, может, для своих, для греков да франков он и добрый, а для нас… – старик горестно махнул рукой, – откуда ж тут добру быть?
– Я знаю, – отозвался другой старик, – вон там, у самого берега Волхова Велес и стоял, где теперь рвы остались. Рекут, топорами его рубили, а потом дотла сожгли.
– Я к тому веду, – продолжал первый, – что хуже, чем нынче, никогда не бывало. Для Отчизны своей, для Рода люди жили, и головы свои за него с радостью готовы были сложить, а теперь брат на брата с мечом идёт, грабят друг дружку, и каждый только о себе дбает… Совсем худая пошла торговля, не богатеют, а разоряются люди. А песен таких, как прежде складывали, нынче никто уже сложить не может, да и запрещают песни-то, как и гусли, и дудки, и хороводы в праздники…