Перуновы дети
Шрифт:
– МОТЫГА – тоже не маленькое орудие труда, – добавил Светозар. – А как всё это происходило? Хорыгу я уже представил: высокий, могучий, седой, но ещё крепкий, с длинной бородой и усами, как у всех волхвов. А дощечки когда он писал, осенью, наверное, или зимой, летом ведь всякой другой работы много?
Светозар говорил уже больше сам с собой, поглаживая дощечки и всё больше окунаясь в мир волшебного воображения, которое способно перенести человека туда, где он никогда не бывал. Отец Велимир не мешал ему, напротив, прикрыв глаза, старался помочь юноше усилить видение, и скоро оба погрузились в состояние волховской прозорливости.
Они перенеслись в прошлое и увидели осень, золотую и солнечную. Потом вдруг небо нахмурилось и тихо заплакало по прошедшему лету мелким частым дождём.
Отец Хорыга вытащил из озера свою долблёнку и уложил её на взгорке вверх днищем. После дождей, по всему, начнутся холода, и лодка до весны уже не понадобится. Потом кудесник жарко истопил баньку, что казалась крохотной для его богатырского роста, как он сам шутил: «Хороша, только в плечах чуть жмёт». Банька эта, как и избушка, осталась от прежнего волхва, который был обычного телосложения. Все постройки: избушка, банька, пристройка для коз, а также сарайчик для рыбацких снастей и снарядья для обработки небольшого огорода на солнечном склоне – были сработаны добротно, из хорошего дерева, чтобы стояли не одну сотню лет. Могучий Хорыга вначале страдал от тесноты, а потом привык и стал чувствовать себя весьма уютно. Конечно, можно было поднять ту же баньку на пару венцов, но для этого требовалось спилить несколько крепких деревьев. Хорыга же считал, что не вправе губить их ради личного удобства. Да и затевать перестройку жилища – дело хлопотное, требующее времени, а лишнего у волхва не бывало. После него в избушке поселится другой кудесник, и тому все постройки окажутся как раз впору.
Наслаждаясь крутым паром баньки, смешанным с дурманящим запахом целебных трав, Хорыга нынче особенно тщательно очищал тело и душу. Сегодня приспел тот день, которого он ждал почти всё лето и осень, вынашивая в себе мысли, как женщина драгоценный плод. Из одной простой клеточки-мысли рождалась другая, третья, сотая, они множились и собирались в отдельные сообщества, а эти сообщества, в свою очередь, составляли части единого будущего плода раздумий – Книги. Он ещё не видел перед собой её страниц, а только собирал мысли, образы и чувства, выстраивал их так и этак, чтобы они были живыми, действенными и посредством устремлений души создателя передавали всю чистоту и силу славянских Вед. Ходил ли отец Хорыга по лесным полянам в поисках разных трав и кореньев, мерил ли широким шагом тропинку среди хлебов, спеша на помощь больному, рыбачил на утренней или вечерней зорьке в лодке на озере, косил сено впрок для коз или тащил из леса сушняк целыми лесинами, чтобы заготовить дрова на зиму – всё это время он не переставал думать о решении, принятом Радой Кудесников, и мысль его работала над будущей книгой.
Он знал, что другие кудесники в своих Боголесьях также думают о том, что напишут потом на дощечках. Все они должны написать об одном, но каждый по-своему. Жрец Перуна остановится больше на подробностях воинских заветов и обрядов, на молитвах и гимнах, которые поют перед выступлением в бой. Жрец Макоши напишет о древнейшем почитании Луны и влиянии её на человеческую, в особенности женскую судьбу. Жрец Купалы расскажет о необходимости соблюдения славянской чистоты и здравия. Жрец Яро-бога откроет тайну ярой силы и общения с Лешими, Водяными и Русалками. Звёздный кудесник опишет зги и планиды небесные, откроет их влияние на человека. Служитель Земнобога расскажет обо всех землях, где побывали раньше славянские роды и где проживают сейчас. Что же напишет он, служитель Хорса, грядущим потомкам Руси?
Тщательно вымывшись, Хорыга надел рубаху, порты и сапоги, предварительно обернув ноги чистыми холстинами. Прошёл через двор по мокрой жухлой траве и опавшим листьям в избушку. Расшевелив в печи жар, бросил на красные угольки несколько тонких свитков сухой бересты, которые почти сразу же вспыхнули. Затем подложил куски коры, а сверху – сухих поленьев. Убедившись, что печь загудела, закрыл заслонку, тщательно вытер руки паклей и уселся за грубый, но прочный деревянный стол.
За стенами всё так же ровно и жалобно плакала осень, роняя частые слёзы на поросшую мхом крышу избушки.
Волхв зажёг старый масляный светильник и взял одну из подготовленных для письма дощечек, которые аккуратной стопкой высились на столе. Большая рука погладила ещё чистую гладкую поверхность: сколько труда было вложено, чтобы изготовить эти дощечки!
Для создания деревянных книг боле всего подходит бук: лёгкий, прочный, он хорошо обрабатывается и долго сохраняется. Долговечен и дуб, однако его волокнистая древесина не так хороша для получения гладкой поверхности, на которой потом вырежут «чаровные знаки», несущие грядущим поколениям волшебную силу мудрости. Прекрасно хранятся письмена и на берёзе, особенно если её выдержать года три в морской воде. «Морёное» дерево может сберегаться сотни лет, не подвергаясь разрушению.
Отец Хорыга ещё раз осмотрел дощечку с характерными для бука красноватыми чёрточками по белому полю древесины и остался доволен. Спиленное в нужный срок, специально обработанное и высушенное дерево не имело сучьев или повреждений, вручную острым ножом было доведено до нужной толщины и гладкости и предназначалось именно для письма. Дощечки были готовы принять и сохранить для других мудрость и силу волховского слова. Для тех, кто, может быть, только родятся через сто, двести, пять сотен лет…
Кудесник вдруг подумал: «Смогу ли я выразить в буковицах то, что необходимо сказать, сумею ли облечь в слова живую душу? Одно дело, когда перед очами лица и глаза людей, а как говорить в пустоту? Я ведь не ведаю даже, что станет важным для потомков тогда…»
Лежала на столе готовая к написанию дощечка, лежало костяное стило. В голове толпился сонм мыслей, чувств и событий, о которых он хотел поведать, но не знал, с чего же начать.
Волхв долго сидел раздумывая. Он с утра ничего не ел, но не помнил об этом. Он вовсе забыл обо всём и словно оцепенел, устремив взор на чистую дощечку и уходя мыслями всё дальше в грядущее. Поверхность дощечки постепенно затуманилась, а потом стала прозрачной, и сквозь неё проступили какие-то тени. Потом тени стали явственнее, и вскоре уже можно было различить людей, облачённых в какие-то странные непривычные одежды. Но боле всего кудесник был поражён обилием железа: железные повозки без коней носились повсюду, будто огромные рычащие звери, железные колесницы мчались, сцепленные друг с другом, выпуская огонь и дым, как драконы. Огромные железные лодии – и как их только выдерживала морская гладь – везли людей по морям.
Видение сменилось, и кудесник увидел других железных зверей, которые нападали и убивали людей. По небу пролетали, не делая ни единого взмаха, громадные железные птицы, гудящие, как растревоженные шмели. Они бросали сверху железные яйца, и из тех яиц выходила Смерть, от которой гибло не только всё живое, но и разверзалась земля. Люди метались то в одну, то в другую сторону, собирались в толпы и разбегались поодиночке, оставляя не поле битвы такое количество мёртвых тел, что просто не верилось, что столько людей вообще может быть на свете.
Отображение показало иные картины, вроде бы мирной жизни. Но и там люди часто пребывали в смятении, как перекати-поле на прихотливом ветру. Волхв не понимал их речи, не знал, кто они и чем занимаются. Но исходящее от них чувство страха, радости, беспокойства читал без труда в своём зерцале времён. Часто они были похожи на неразумных детей, которые ярко одевались, украшали себя всякими безделушками, окружали кучей разных вещей и всю жизнь, казалось, только тем и занимались, что безжалостно ломали и выбрасывали одни безделушки, чтобы тут же поменять их на другие. Видел кудесник и людей мудрых, похожих на волхвов, и проникался к ним невольным уважением. Но они чаще всего оказывались одинокими в своих мыслях и не имели учеников. Им не хватало уверенности и опоры, которую смутно чувствовали, но не могли найти.