Первая красотка в городе
Шрифт:
– Я достану тебе покурить, Гарри.
– Господи, спасибо, Хэнк.
Я встал с кровати.
– Денег дай.
Гарри дал мне мелочи.
– Если он покурит, то сдохнет, – сказал Чарли. Чарли – это черный парень.
– Херня, Чарли, пара затяжек еще никому не вредила.
Я вышел из палаты и пошел по коридору. В вестибюле приемного покоя стоял сигаретный автомат. Я купил пачку и вернулся. Потом мы с Чарли и Гарри просто лежали и покуривали. То было утром. Около полудня зашел врач и прицепил к Гарри машинку. Машинка плевалась, пердела и ревела.
– Вы ведь курили, не
– Нет, доктор, честное слово, не курил.
– Кто из вас, парни, купил ему сигареты?
Чарли смотрел в потолок. Я смотрел в потолок.
– Выкурите еще хоть одну сигарету – и вы покойник, – сказал врач.
Потом забрал машинку и вышел. Только закрылась дверь, я выудил пачку из-под подушки.
– Дай одну, а? – попросил Гарри.
– Ты слышал, что сказал доктор, – сказал Чарли.
– Ага, – подтвердил я, выпуская пачку прекрасного сизого дыма, – ты слышал, что доктор сказал: “Выкурите еще хоть одну сигарету – и вы покойник”.
– Лучше сдохнуть счастливым, чем жить в мучениях, – ответил Гарри.
– Я не могу нести ответственность за твою смерть, Гарри, – сказал я. – - Я передам эти сигареты Чарли, и если ему захочется, он тебе одну даст.
И я перекинул пачку Чарли, кровать которого стояла в центре.
– Ладно, Чарли, – произнес Гарри, – давай сюда.
– Не могу, Гарри, я не могу тебя убить, Гарри.
Чарли снова перекинул пачку мне.
– Давай же, Хэнк, дай покурить.
– Нет, Гарри.
– Ну пожалуйста, прошу тебя, мужик, ну хоть разок затянуться хоть разок!
– Ох, да ради Бога!
И я кинул ему всю пачку. Рука его дрожала, пока он вытаскивал сигарету.
– У меня спичек нет. У кого спички?
– Ох, ради Бога, – сказал я.
И кинул ему спички…
Пришли и подцепили меня еще к одной бутылке. Минут через десять прибыл мой отец.
С ним была Вики – такая пьянющая, что едва держалась на ногах.
– Любименький! – выговорила она. – Любовничек!
Она покачнулась, уцепившись за спинку кровати.
Я посмотрел на старика.
– Сукин ты сын, – сказал я ему, – можно было и не тащить ее сюда в таком состоянии.
– Любовничек, ты что, меня видеть не хочешь, а? А, любовничек?
– Я тебя предупреждал, чтобы ты не связывался с такой женщиной.
– У нее нет денег. Ты, сволочь, ты специально купил ей виски, напоил и притащил сюда.
– Я говорил тебе, что она тебе не пара, Генри. Я тебе говорил, что она дурная женщина.
– Ты меня что, больше не любишь, любовничек?
– Убери ее отсюда… НУ? – велел я старику.
– Нет-нет, я хочу, чтобы ты видел, что у тебя за женщина.
– Я знаю, что у меня за женщина. А теперь убери ее отсюда, или, Господи помоги мне, я вытащу сейчас эту иголку и надаю тебе по заднице!
Старик вывел ее. Я отвалился на подушку.
– Вот это баба, – сказал Гарри.
– Я знаю, – ответил я. – Я знаю…
Я прекратил срать кровью, мне вручили список того, что можно есть, и сказали, что первывй же стакан меня убьет. Также мне сообщили, что без операции я умру. У меня произошел ужасный спор с врачихой-японкой насчет операции и смерти. Я сказал: “Никаких операций,” а она вышла, в негодовании
Я вышел на солнышко – попробовать, как оно. Оно было здорово. Мимо ездило уличное движение. Тротуар – какими обычно и бывают тротуары. Я решал, сесть ли мне на автобус или попытаться позвонить кому-нибудь, чтобы приехали и меня забрали. Зашел позвонить. Но сперва сел и закурил.
Подошел бармен, и я заказал бутылку пива.
– Что нового? – спросил он.
– Да ничего особенного, – ответил я. Он отошел. Я нацедил пива в стакан, потом некоторое время рассматривал его, а потом залпом хватанул сразу половину. Кто-то сунул монетку в музыкальный автомат, и у нас заиграла музыка. Жить стало чуточку лучше. Я допил стакан, налил себе еще: интересно, а пиписька у меня когда-нибудь еще встанет? Я оглядел бар: женщин нет. И тогда я сделал вторую лучшую вещь, которую мог: взял стакан и осушил его до дна.
ДЕНЬ, КОГДА МЫ ГОВОРИЛИ О ДЖЕЙМСЕ ТЁРБЕРЕ
Везенья у меня убыло или талант закончился. Хаксли или кто-то из его персонажей, кажется, сказал в Пункте-Контрапункте: “В двадцать пять гением может быть любой; в пятьдесят для этого требуется что-то сделать”. Ну вот, а мне сорок девять, все ж не полтинник – нескольких месяцев не хватает. И картины мои не шевелятся.
Правда, вышла недавно книжонка стихов: Небо – Самая Большая Пизда Из Них Всех, – за которую я получил четыре месяца назад сотню долларов, а теперь эта штуковина – коллекционная редкость, у продавцов редких книг значится в каталогах по двадцать долларов за экземпляр. А у меня даже ни одной своей не осталось. Друг украл, когда я пьяный валялся. Друг?
Удача моя упала. Меня знали Жене, Генри Миллер, Пикассо и так далее, и тому подобное, а я не могу даже посудомойкой устроиться. В одном месте попробовал, но продержался всего одну ночь со своей бутылкой вина. Здоровая жирная дама, одна из владелиц, провозгласила:
– Да этот человек ведь даже не знает, как мыть тарелки! – И показала мне, как:
одна часть раковины – в ней какая-то кислота – так вот, именно туда сначала складываешь тарелки, потом переносишь их в другую часть, где мыльная вода. Меня в тот же вечер и уволили. А я тем временем выпил две бутылки вина и сожрал пол-бараньей ноги, которую оставили сразу у меня за спиной.
В каком-то смысле, ужасно закончить полным нулем, но больнее всего было от того, что в Сан-Франциско жила моя пятилетняя дочка, единственный человек в мире, которого я любил, которому я был нужен – а также нужны были башмачки, платьица, еда, любовь, письма, игрушки и встречи время от времени.
Я вынужден был жить с одним великим французским поэтом, который теперь обитает в Венеции, штат Калифорния, и этот парень работал на оба фронта то есть, ебал как женщин, так и мужчин, и его ебали как женщины, так и мужчины. У него были симпатичные прихваты, и высказывался он всегда с юмором и блеском. И носил паричок, который постоянно соскальзывал так, что за разговором его приходилось постоянно поправлять. Он говорил на семи языках, но когда я был рядом, приходилось изъясняться на английском. Причем на каждом говорил, как на родном.