Первая красотка в городе
Шрифт:
– послушайте, мистер Бёркетт, мы о деле говорим. если б мы печатали каждого писателя, кто только потребует этого, потому что у него великие вещи, долго бы мы не протянули. приходится выносить суждения. если мы слишком часто будем ошибаться, нам конец. вот так все просто. мы печатаем хорошие произведения, которые продаются, и плохие произведения, которые продаются. мы на рынке. мы не занимаемся благотворительностью и, честно говоря, нас не слишком заботит улучшение души или исправление мира.
– но мои вещи ПОЙДУТ, Генри…
– “мистер Мэйсон”,
– вы что пытаетесь – ОБОСРАТЬ меня?
– слушайте, Бёркетт, вы настырный. настырность у вас выходит здорово. почему б вам не пойти швабрами торговать, или страховками, или чем-нибудь еще?
– а что с моими вещами не так?
– не получается быть настырным и писать одновременно. это мог только Хемингуэй, а потом даже он забыл, как писать надо.
– я в смысле, чувак, что тебе не нравится в моих вещах? в смысле, будь ОПРЕДЕЛЕННЕЕ! не надо мне тут говна никакого вешать про Хемингуэя, чувак!
– 1955.
– 1955? это в каком смысле?
– это в том смысле, что тогда вы были хороши, но иголку заело. вы до сих пор играете 1955 – снова и снова.
– черт, да жизнь есть жизнь, и я по-прежнему пишу о ЖИЗНИ, чувак! ничего другого нет! какого дьявола ты мне тут вешаешь?
Генри Мэйсон испустил долгий медленный вздох и откинулся на спинку. художники нестерпимо скучны. и близоруки. если у них получалось, они верили в собственное величие, сколь бы плохими они ни были. если у них не получалось, то виноват в этом кто-то другой. не потому, что у них нет таланта; сколько бы они ни воняли, они всегда верили в свой гений. они всегда могли предъявить Ван-Гога, Моцарта или пару дюжин других, кто сошел в могилу до того, как маленькие жопки им отлакировало Славой. однако, на каждого Моцарта приходилось 50.000 несносных идиотов, которые, не переставая, изрыгали гниль. только самые хорошие бросали игру – вроде Рембо или Россини.
Бёркетт закурил еще одну сигарету, снова держа перед собой горящую спичку, пока говорил:
– слушайте, вы же печатаете Буковски. а он оступился. вы же знаете, что он оступился. признай это, чувак! Буковски же оступился, а? правда?
– ну, оступился.
– он пишет ГОВНО!
– если говно продается, то мы будем его продавать. послушайте, мистер Бёркетт, мы – не единственное издательство. попробовали бы кого-нибудь другого? не принимайте наше суждение и всё.
Бёркетт встал.
– а толку-то, к чертям собачьим? вы все, парни, одинаковы! вам хорошая литература ни к чему! всему миру ни к чему НАСТОЯЩАЯ литература! да вы человека от мухи навозной отличить не сможете! потому что вы – дохлятина! ДОХЛЯТИНА, слышал? ВЫ ВСЕ, ПИЗДЮКИ, – ДОХЛЯТИНА! ИДИТЕ НА ХУЙ! ИДИТЕ НА ХУЙ! ИДИТЕ НА ХУЙ!
ИДИТЕ НА ХУЙ!
Бёркетт швырнул тлевшую сигарету на ковер, развернулся, подошел к двери, ГРОХНУЛ ею и исчез.
Генри Мэйсон поднялся, подобрал сигарету, положил ее в пепельницу, сел, зажег свою. с такой работой хрена лысого бросишь курить, подумал он. он откинулся на спинку кресла и затянулся: так радостно, что Бёркетт ушел, такие люди просто опасны – абсолютно безумны и злобны – особенно те, кто всегда пишут о ЛЮБВИ, или СЕКСЕ, или УЛУЧШЕНИИ МИРА. господи, господи. он выдохнул. задребезжал интерком.
он снял трубку.
– к вам некий мистер Эйнсуорт Хокли?
– чего ему надо? мы же отправили ему чек за ЗУД В ЯЙЦАХ И АТАСЫ В ОБЩАГЕ.
– он говорит, что у него есть новый рассказ.
– прекрасно. скажи ему, чтобы оставил у тебя.
– он говорит, что еще не написал его.
– ладно, пусть план оставит. я посмотрю.
– он говорит, что у него нет плана.
– так чего ж ему тогда надо?
– он хочет поговорить с вами лично.
– и ты не можешь от него отделаться?
– нет, он только таращится на мои ноги и скалится.
– так одерни же юбку, ради Христа!
– она слишком короткая.
– ладно. зови.
вошел Эйнсуорт Хокли.
– присаживайтесь, – сказал Мэйсон.
Хокли присел. затем подскочил. зажег сигару. Хокли носил с собой десятки сигар.
он боялся стать гомосексуалистом. то есть, он не знал, гомосексуалист он или нет, а поэтому постоянно курил сигары, считая, что это – по-мужски и динамично, но все равно сомневался, в каком он лагере. ему казалось, что женщины ему тоже нравятся. такая неразбериха.
– послушайте, – сказал Хокли. – я только что сосал 36-дюймовый ХУЙ!
гигантский!
– послушайте вы, Хокли, мы тут делом занимаемся. я только что от одного психа избавился. вам чего от меня надо?
– я хочу у вас отсосать ХУЙ у вас, чувак! ВОТ чего я хочу!
– я бы воздержался.
в комнате уже висел толстый слой сигарного смога. пыхал Хокли что надо. он вскочил с кресла. походил вокруг. сел. вскочил с кресла. походил вокруг.
– я, наверное, схожу с ума, – сказал Эйнсуорт Хокли. – я постоянно думаю о хуе. я раньше жил с этим 14-летним пареньком. огромный ХУЙ! господи. ОГРОМНЫЙ!
он однажды его прямо у меня перед носом отбил, никогда этого не забуду! а когда я учился в колледже, там все эти парни по раздевалке ходили, типа крутые такие, знаете? а у одного ЯЙЦА висели до самых КОЛЕН! мы, бывало, звали его ВОЛЕЙБОЛИСТ ГАРРИ. так вот, когда ВОЛЕЙБОЛИСТ ГАРРИ кончал, крошка, это был пиздец ВСЕМУ!
как взбитая сметана из пожарного крана хлестала! а когда эта штука высыхала…
чувак, по утрам ему приходилось простыню бейсбольной битой выколачивать, шелупонь стряхивать прежде, чем в прачечную отдавать…
– вы сумасшедший, Эйнсуорт.
– я знаю, я знаю, я вам про то же САМОЕ! хотите сигару?
Хокли ткнул ему сигарой прямо в рот.
– нет-нет, спасибо.
– может, вам хочется у МЕНЯ хуй отсосать?
– ни малейшего желания. ладно, чего вы хотите?
– у меня есть идея такого рассказа, чувак.
– хорошо. напишите его.
– нет, я хочу, чтобы вы послушали.
Мэйсон промолчал.
– ладно, – сказал Хокли. – вот она.