Первая кровь
Шрифт:
— Вот, Аленька, человек делом будет заниматься. А ты?
— А я буду изучать средневековые романы, — твердо сказала Алла. — И это не менее важно, чем его заборы!
— Елизавета Петровна, это так, — поддержал и я. — Не должны все строить заборы или дороги. Кто-то и романы должен изучать, и в газеты писать. И на радио работать, — я вспомнил сумрачного Виталика. — Каждому дело найдется. Романы как бы не сложнее заборов будут, я думаю.
Алла согласно тряхнула прической.
— Сложнее!
— Для меня точно, — улыбнулся я.
Бабушка на наше единодушие никак не отреагировала.
И она решилась.
— А вы спелись, голубки, — и снова жест, пресекающий в зародыше протест Аллы, — прямо как муж и жена, одна… одна, в общем.
— Бабуль! — Алла онемела на мгновение, но всё-таки сумела подать голос.
— А что — бабуль? Что — бабуль? Вот посмотришь на вас, и всё сразу ясно становится, — отрезала бабушка.
Что ей там ясно стало, господи?
— Елизавета Петровна, — миролюбиво начал я. — Так бывает, что люди похожи. Но если вы про создание семьи и прочее, — тут уж я был вынужден остановить протестующий порыв Аллы, взяв её за плечо, — то об этом, думаю, слишком рано говорить. Мы с Аллой почти не знакомы. Два раза виделись, сегодня третий. Говорили мало и ни о чем. Я даже не знаю, что она любит на завтрак.
Картошку она любит, с сосисками. Особенно если завтрак поздний и с похмелья.
Елизавета Петровна несколько мгновений смотрела на меня, как на чудо дивное, а потом вдруг рассмеялась.
— Всё, поняла, поняла, — отмахнулась она ладонью, отсмеявшись. — Живите сами, как вам угодно. Только попомните мои слова…
Что там были за слова, мы не узнали. Речь бабушки прервал громкий и противный звонок телефона из того места в квартире, которое здесь называли прихожей — небольшого закутка, куда влез шкаф для одежды и подставка под обувь. Елизавета Петровна поднялась и вышла из кухни.
— Что это было? — прошипела Алла. — Какие завтраки? Ты совсем с дубу рухнул?
— Тихо, тихо, — прошептал я, погладив её по предплечью, — не кипиши, всё нормально… ты что, не поняла, что она нас уже свела вместе и свадьбу запланировала?
— К-какую свадьбу?
— Обычную. В ЗАГСе и со свидетелями… Алла, не тормози, сникер… не тормози, короче. Всё нормально, пока я отбился. А вот что потом будет…
— Не будет никакого потом…
Наше перешептывание прервала бабушка. Она заглянула на кухню и одобрительно посмотрела на то, что мы с Аллой сидели почти вплотную и едва не соприкасались лбами. А потом громко кашлянула — Алла аж подпрыгнула.
— Аленька, это тебя. Димочка! — она заговорщически подмигнула — почему-то мне.
Алла вспыхнула, но сумела встать и пройти к телефону. А бабушка заняла её место.
— Дима — это её друг, художник, хороший мальчик, но не расположен к созданию семьи, — с легким неодобрением прошептала она. — У него уже есть жена и даже дети!
Меня совершенно не волновала личная жизнь господина Врубеля, а на противоречие в словах старушки я благородной указывать не стал.
— Я его знаю, —
Ага, до и после концерта ленинградской группы «Кино».
Елизавета Петровна сразу сделалась несколько поникшей — судя по всему, моя реакция на её откровения про «Диму» оказалась не совсем такой, как она ожидала. Возможно, она надеялась на какое-то проявление ревности или ещё чего, но в этом вопросе я был рад её разочарованию.
Судя по всему, главной проблемой в отношениях Аллы и бабушки было стремление старушки выдать любимую внучку замуж. Как можно скорее и за кого угодно — во всяком случае, я-то точно попадал в категорию «кого угодно», в отличие от художника Врубеля. Алла же, видимо, активно сопротивлялась матримониальным устремлениям старшего поколения, и достаточно успешно, успев своим противодействием пробудить у бабули серьезный спортивный азарт. И я бы не стал исключать, что в их старушечьей мафии ветеранов ВОХРы кто-то принимает ставки на то, когда Елизавете Петровне всё-таки удастся закольцевать Аллу. Впрочем, они всё же были сотрудниками правоохранительных органов, а азартные игры в СССР находились под запретом. Но, возможно, подпольный тотализатор у них был организован как-то иначе — чтобы не нарушать уголовное законодательство.
Алла проговорила со своим Димой очень долго — или мне так показалось, потому что минуты молчания наедине с бабушкой тянулись как часы. Но вот я услышал, как она крикнула «пока» и щелкнула трубкой по аппарату.
— А Дима звонил по твою душу, — обрадовала она меня, когда вернулась. — Ему позвонил Виталик… ты же помнишь Виталика?
— Ну ещё бы… его снова надо куда-то отвезти?
— Не знаю. Но вроде его дед захотел с тобой пообщаться. Мне не сказали, зачем, — поспешила она упредить мой вопрос и протянула мне листок бумаги. — Но вот номер телефона. И Дима сказал, что ему сказали… в общем, лучше позвонить как можно скорее.
Мне эта простая просьба, переданная столь кружным путем, очень не понравилось. Впрочем, мне сегодня вообще мало что нравилось. Кроме Аллы. Временами она была вполне сносным созданием.
— Я могу?..
— Да, Егор, конечно, — ответила бабушка.
Я вышел в коридор. Телефон был красный, очень знакомого дизайна — угловатый, модный и с диском набора номера. Впрочем, меня это не испугало — некоторые навыки никогда не забываются. А вот на тему отсутствия восьмерок и кода на листке я тупил с минуту — и лишь потом вспомнил, что до десятых годов следующего века никаких кодов в Москве не было. Вернее, был, но лишь для тех, кто звонил сюда по междугородке. Внутри города можно было общаться свободно.
Я набрал семь цифр, которые ничего мне не говорили. Когда-то мы по номеру телефона могли угадать район, но вот этот навык я потерял напрочь. В моей Москве он был не нужен уже лет двадцать как.
Три длинных гудка. Трубку взял Виталик.
— Добрый день, — голос у него сегодня звучал потверже.
— Привет. Это Егор, помнишь меня?
— Да, точно! Дед просил тебя найти, а если он просит…
— Понятно. А что за дело у него?
— Не знаю. Он не любит, когда его спрашивают… Сейчас я его позову.