Первая просека
Шрифт:
Но вот выступает Федя Брендин.
— Мне еще в четвертом бараке сказали, — говорит он, — что в шестом есть комната картежников, назвали номер. И в ней отлеживается уже почти неделю один парень — проиграл, говорят, с себя все! Прихожу, стучусь. Голос отвечает: «Входите!» Открыл я, товарищи, комнату и ужаснулся: грязная, задымленная, сору по колено. Но это еще полбеды. В углу на койке, без всякой постели, ну прямо на голых досках, лежит с поджатыми ногами молодой паренек — нечесаный, небритый, какой-то весь закоптелый, покрытый грязным макинтошем. Из-под бока выглядывает кусок брезента, в головах — замасленная фуфайка. Лежит и читает книжку. «Что, — спрашиваю, — болеешь?» — «Ага», — отвечает. «Ну вот, я врач, вставай, — говорю, — посмотрю тебя». Он подозрительно поглядел на меня, говорит: «Что-то не похоже». Разговор был длинный. Короче говоря, он во всем признался мне. Оказывается, в этой комнате каждый вечер играют в очко. Втянули и его и обыграли начисто. Остался парень в трусах да майке. «А чем, — спрашиваю, — питаешься?» — «Да тем, что принесут ребята, — отвечает, — по большей части вода и хлеб». Ну что это такое, а? А ведь парень хороший, землекопом работал.
— Фамилии картежников записал? — спросил Каргополов.
— Не всех. Кого записал, почти со всеми разговаривал. Некоторых вообще не знают — кто они и откуда.
— С комендантом говорил?
— Он сам картежник и пьяница.
— Давай сюда список. Отправлю его в милицию. Докладывай ты, Леля.
Леля Касимова обследовала девичьи комнаты.
— Положение, товарищи, угрожающее, — сказала она. — Выявила шесть беременных, а у трех уже дети. И самое страшное — четверо даже не знают, кто отец ребенка. Думаю, понимаете, почему это получается? Одна не знает фамилии парня, с которым ночевала, и не знает, где он работает. Остальные ночевали со многими и не знают, от кого прижили. Двое забеременели от Липского. Этого негодяя нужно судить!
— Ну, а хоть что-нибудь светлое есть или нет? — сердито спросил Каргополов, словно во всем этом была виновата Леля.
— Я скажу, — вызвалась Маша Дробышева. — Пятый девичий барак предлагаю объявить образцовым. Там есть свой избранный домком, выпускают свою стенную газету, почти все девчата учатся в кружках техминимума и в вечерних школах, пять девушек ходят в аэроклуб, учатся на парашютисток.
— Ну, а как насчет поведения? — спросил Брендин.
— Поведение считаю хорошим, — уверенно отвечала Дробышева. — Недавно всем бараком выдавали замуж одну девушку. Говорят, была грандиозная комсомольская свадьба: на весь коридор установили столы в ряд — всё в складчину купили.
— Ваня, а Липский не комсомолец? — спросила Леля.
— Его не поймешь, — хмуро буркнул Каргополов. — Когда я работал на «Брусчатке», он говорил, что комсомолец, а на учет так и не встал.
— Ну, а личное его дело? — спросил Брендин.
— Этим не поинтересовался. Сейчас проверим.
Проверили. Личного дела Липского не оказалось.
— Значит, врал, — резюмировал Каргополов. — Но все равно его надо как-то заманить на конференцию.
— Попросим Прозорова, чтобы он привел его, — посоветовал Захар, — они ведь друзья. Разрешите мне, я уговорю Прозорова.
Конференцию собирали в клубе. Здесь было благоустроеннее и просторнее, чем в «Ударнике», — зал вмещал около тысячи человек.
Каргополов чуть ли не первым появился в клубе. Ему хотелось упросить Шуру выступить. Он нашел ее в фойе среди девушек, рассматривающих витрину. Шура выделялась не только самобытной красотой, но и умением одеваться при всей видимой бедности. Простенький серый костюм сидел на ней ладно, буйность волос сдерживали заколки; разве только вот яркий цветок саранки в них выглядел слишком вызывающе.
Каргополов отозвал Шуру в сторону.
— Может, все-таки выступишь? — спросил он запросто, пожав ей руку. — Ни о чем больше не говори. Только о Липском. Расскажи о нем все, что знаешь.
— Так чего мне говорить? — вполголоса возразила Шура. — Вот Тоня хочет выступить, специально о нем рассказать. — Она указала глазами на высокую тонкую блондинку в цветастом платье, с длинными, до пояса, пшеничными косами. — Но она стесняется. Поговорили бы с нею, а?
— Ну, а как вообще дела?
— Да ничего, учусь, работаю, получила третий разряд в швейной мастерской. Наверное, перейду туда.
Каргополов попросил:
— Позови, пожалуйста, Тоню, а то она, кажется, хочет уйти.
И вот перед ним Тоня. С равнодушием, за которым нетрудно заметить скрытый вызов, она спокойно смотрит в лицо Каргополова.
— Чем могу быть полезна?
Вопрос смутил Каргополова.
— Я секретарь горкома комсомола. Вы, кажется, хотели что-то рассказать о Липском?
— А это дело мое — хотела или не хотела, — с вызовом отвечала Тоня. — Будет настроение — выступлю, не будет — не выступлю.
«Ну и характерец!» — подумал Каргополов, изучая лицо Тони.
— Вы комсомолка?
— Да, комсомолка…
Выручила Леля, которая явилась словно из-под земли.
— А-а, Тонечка, — запанибрата сказала она. — А это мой муж. Вы уже знакомы, Иван?
— Да нет…
— Тогда познакомьтесь.
Тоня сразу помягчела, подобрела. И Каргополов в который раз подумал, что он не умеет разговаривать с девушками. Тоня без обиняков согласилась «пропесочить» Липского. Еще бы! Как выяснилось, она месяц была его женой, а когда пробовала настаивать, чтобы зарегистрироваться, он вынес ее вещи в коридор, запер комнату и двое суток не появлялся в доме. Так и пришлось ей вернуться к себе в барак.
Уже со сцены Каргополов увидел в дверях зала неразлучных друзей — Прозорова и Липского. «Очень хорошо, — подумал он. — Они, конечно, не знают, что значит культурно-бытовая конференция, и пришли, чтобы провести вечер и посмотреть звуковое кино».
Забитый до отказа молодежью, зал гудел, как улей. Из фойе протискивались все новые группы молодежи. Скоро не осталось свободных мест, и люди стояли вдоль стен, в дверях.
— У нас сегодня необычное собрание, — сказал Каргополов, открывая конференцию. — Нам надо серьезно потолковать о нашем быте. Так что прошу товарищей внимательно отнестись к этому вопросу. А кому неинтересно, могут уйти.
Мельком он поглядел на Липского и Тоню. Они сидели в разных местах, но никто из них не пошевелился.