Первая просека
Шрифт:
Аниканов был явно недоволен столь поспешным отъездом Саблина. После того как Захар закончил свою речь, Аниканов, насупившись, долго записывал себе что-то в блокнот. Он готовился взять реванш: реабилитировать себя перед Саблиным и унизить Захара в его глазах. Теперь же, когда Саблин рекомендовал бригаде избрать Жернакова секретарем, Аниканов был окончательно разоружен. Но он все-таки выступил и рассказал об изгнании Захара с конного парка, о его дезертирстве, о том, как Захар опозорил своих земляков, и закончил так:
— В лице товарища Жернакова мы имеем морально неустойчивого комсомольца, у которого нет достаточной силы воли к преодолению трудностей. И вообще должен вам сказать, это бесхребетный человек. Так что вот смотрите, товарищи, — избирать его или не избирать.
— Ничего он не бесхребетный, напраслину нечего наговаривать! — отмахнулся Брендин, не глядя на Аниканова. — Это он покритиковал тебя, вот и стал плохим. Парень старательный и дельный. Избрать надо — и все тут!
— Правильно, — загудели голоса. — Давай голосуй!
Аниканов пожал плечами.
— Ладно, дело ваше. Тогда голосую. Кто за то, чтобы избрать Жернакова секретарем комсомольской группы вашей бригады, прошу поднять руки. Один, два, три… Там, сзади, повыше, а то темно, не видно отсюда.
— Да единогласно, нечего считать.
— Избирается единогласно. На этом считаю собрание закрытым.
Вместе с бригадой Захар возвращался к своим шалашам; Аниканов сразу же куда-то исчез. На западе уже остывала сгоревшая заря, над головой густела синь, испятнанная надвигающимися из-за Амура клочьями сизых туч. В тишине вечера дружно кричали лягушки.
— Завтра дождь будет, — заметил кто-то.
— Э-эх, не докончили шалаш! — вздохнул Брендин. — Будет эта рогожка болтаться, сто чертей ей!
— А хиба ж в дождь нэ можно робить? — спросил Пойда.
Дождь прошел ночью, к утру погода разъяснилась.
Бригада закончила шалаш часа за два до обеда и перешла на новое место. А после обеда Аниканов снял рогожное знамя, но в бригаду Брендина его не понес. Вскоре рогожка развевалась над другим недостроенным шалашом. И так же, как вчера в адрес бригады Жернакова, сегодня в сторону рогожного знамени летели насмешливые выкрики, свист, улюлюканье.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
После жаркого рабочего дня, когда до онемения натружено тело, до чего же сладко спится!
И снится Захару сон: кто-то старается столкнуть его с обрыва. Он отступает, а этот невидимый все теснит и теснит его. И чувствует Захар, что вот-вот сорвется и упадет вниз. В ужасе он весь сжимается, но вдруг, к великой своей радости, различает мигающий свет спички, а в бликах огонька — выписанное грубыми мазками теней худое лицо Феди Брендина.
— Вставай, Захар, ну, слышь, что ли, вставай быстрей! — настойчиво и встревоженно бубнит бригадир.
Захар широко раскрыл глаза.
— Что, что такое?
— Группа Марунина сбежала, вставай быстрей, а то не догоним.
Когда-то, в кавшколе, Захар по ночной тревоге за три минуты становился в строй. Сейчас он и половины того времени не потратил на сборы — сапоги мигом натянул на босу ногу, гимнастерку не стал застегивать, а ремень взял в руки, чтобы уже в пути подпоясаться.
— Как сбежали, куда? — приходя в себя, спросил он шепотом, так как на нарах заворочались его соседи.
— К Силинскому озеру подались, там у них лодка подготовлена.
На дворе тревожно и ветрено; угрюмо и многоголосо шумит тайга; по небу, то ныряя бронзовой уткой в кипящие черные тучи, то выныривая из них, спешит месяц. Довольно прохладно — середина августа, и по ночам чувствуется первое дыхание осени, но Брендин в одной нательной рубашке. В свете луны Захар видит его острые плечи и выступающие лопатки.
Они бегут, спотыкаясь о кочки и пни, перепрыгивая через кучи веток, оставшихся еще с корчевки. Наконец они выскакивают на горбину рёлки, протянувшейся вдоль озера. По черному простору озера гуляют волны, резкими вспышками зловеще вскипают беляки. С Амура доносится глухой гул шторма.
Брендин напряженно всматривался в купы тальников, темнеющих у воды.
— Неужто пустились в такую непогодь?
— Кажется, вон там… Видишь?
Вынырнул из-за тучи месяц, бросил скупой свет на взлохмаченное озеро, на берег; Захар и Брендин ясно увидели: под тальниковым шатром — длинная лодка, а в ней сбились в кучу чем-то занятые люди.
— Они, — выдохнул Захар. — Пойдем прямо?
Осталось пять шагов до лодки, когда сидящие в ней разом повернули головы, глядя молча и выжидающе.
— Ну, чем занимаемся? — спокойно спросил Брендин.
— Да вот мотор ремонтируем, — ответил за всех добродушный Карасев.
— Неудобное время выбрали: добрые люди давно спят, — с укоризной сказал бригадир.
— А чего же вас черти носят, когда добрые люди спят? — звонко спросил Еремкин.
— О вас беспокоимся, — ответил Брендин.
— О нас нечего беспокоиться, мы сами можем о себе побеспокоиться, — отозвался Марунин.
— Ну вот что, товарищи, — решительно сказал Брендин, став ногой на борт лодки, — побаловали — и хватит! Теперь пошли в шалаш.
— Мы там ничего не забыли, — с ехидством ответил Еремкин.
— А я думаю, что забыли, — сказал Захар, заходя с другого борта. — Комсомольскую честь забыли…