Первая просека
Шрифт:
— Иосиф Давидович все-таки прав: партком не должен вмешиваться в его функции, особенно отменять распоряжения, — с видом знатока говорил Липский флегматичному инженеру-механику Майганакову. — Ведь он назначен сюда правительством.
— Оба они правы и не правы, — махнул рукой Майганаков, занятый огромной самокруткой, которая никак не разгоралась. — Поменьше бы щепетильности да больше настоящей заботы о деле. Вот она и будет — правильная линия.
— Но престиж! С этим не считаться нельзя, Филипп Романович. А Фалдеев, ей-богу же, тупица и невежда, — прошептал Липский на ухо Майганакову.
К Саблину, одиноко стоявшему возле окна, подошел Бутин.
— Что-то у вас грустный вид, Викентий Иванович, — широко улыбаясь, сказал он и пожал руку старого инженера.
— Нет-нет, это я залюбовался Амуром. Посмотрите, какой он стал черный от холода.
— Да-а. Шуга, наверное, еще не скоро остановится, видите, как мало ее!
День был пасмурный, хотя снег не шел. По широкому простору реки двигалась полоса ломаного и выбеленного снегом льда.
Там, где фарватер приближался к берегу, льдины дыбились, налезали одна на другую, вздымая целые горы и валы торосов.
— Не люблю я таких заседаний, — заметил Саблин. — Как все чисто, привольно и ясно в природе и как… — Он умолк, подбирая подходящее слово.
— …и как грязно, тесно и мутно среди людей! — с хитрой улыбкой подсказал Бутин.
— Да, именно так! — усмехнулся инженер.
— И все-таки я с вами не согласен, Викентий Иванович, хотя подсказал вам эти слова, — возразил Бутин. — Борьба во всем и везде. Вон видите, как ломают и сокрушают друг друга льдины? А ну-ка, окажись между ними — в порошок сотрут, будь то человек, животное или благоухающая роза. А повстречайся с медведем вон в той, по суровому красивой тайге, что он вам скажет?
— В философии я почти вполне материалист и диалектик, Иван Сергеевич, — с вежливой улыбкой заметил Саблин. — И тем не менее я не могу одобрительно относиться к таким абсурдным перепалкам. Это у вас всегда так?
— К сожалению, часто! — вздохнул Бутин. — Вы следите по газетам, сколько дебатов ведется вокруг принципа единоначалия? Страна сейчас находится на очень крутом повороте. Началось огромное строительство, оно требует хозяйственного и партийного руководства. Как правильно сочетать то и другое? Многие наши руководители еще не понимают этого. А тут правые и «левые» уклонисты в меру сил своих затуманивают этот вопрос. Правые требуют ввести полное единоначалие в хозяйственных делах в лице одного только руководителя и совсем устранить партию, предоставив ей заниматься политическим образованием трудящихся и пропагандой. «Левые», наоборот, настаивают: надо полностью отказаться от единоначалия, а дело руководства хозяйством советуют передать в руки самих масс. То и другое неправильно, потому что без твердого хозяйственного руководства с его строгим планированием и производственно-техническим аппаратом нельзя обойтись, как вы сами хорошо это знаете. Но, поскольку мы, в сущности, продолжаем социалистическую революцию на хозяйственном, идеологическом и культурном фронтах, и революцию масс с самого начала возглавила и продолжает направлять партия, то, стало быть, отстранять ее от руководства на любом участке революционного фронта нельзя — у нас еще слишком много классовых врагов, готовых в любую минуту примазаться к руководству с целью сорвать наше строительство. В этой объективной обстановке, сами видите, Викентий Иванович, нельзя обойтись и без хозяйственного и без партийного руководства. Другой вопрос — как это претворить в жизнь.
— Товарищи, заходите, — объявила Уланская.
Заседание парткома закончилось в сумерках — зимний день короток. Многие вопросы так и остались нерешенными: неясно было, где и как будут добыты гравий и песок, где взять лошадей, вводить или не вводить повышенные нормы. То и дело вспыхивали споры между секретарем парткома и начальником строительства, и это оставило тяжелое впечатление.
Но не все уходили с заседания мрачно настроенными. Одними из последних ушли Ставорский и Лариса Уланская. Дорога была пустынна, в морозном воздухе далеко слышался скрип снега. Тем не менее Ставорский говорил вполголоса.
— Конный парк — вот куда нужно направить все усилия, это самое слабое место, — говорил он, прижимая к себе руку Уланской. — А ты старайся пустить слух, что по вине парткома и управления не вводятся повышенные нормы… Мне нравится драка между Фалдеевым и Ковалем, — усмехнулся он, — как будто ее специально кто-то из наших направляет.
— А теперь слушай меня, Харитон, — прошептала Уланская. — Есть подозрение, что у нас в конторе допущена растрата огромной суммы денег.
— Ты в ней не замешана? — насторожился Ставорский.
— Немножечко. — В голосе Уланской послышалась тревога.
— Ну и что теперь?
— Бухгалтеры стараются спрятать все концы в воду и предлагают мне пять тысяч, чтобы я молчала.
— Не бери. Но дай им слово, что ты не выдашь. Мы поможем им выкрутиться, а потом заставим работать на себя.
— Ты, как всегда, чертовски умен, Харитоша. — Уланская потрепала его по щеке. — А я было совсем растерялась.
— Вместе поужинаем.
— У тебя спирт?
— Конечно же, не шампанское…
Они умолкли: из дверей избы, где помещалась школа, с шумом высыпала гурьба молодежи — кончились занятия в техникуме.
— Здравствуйте, Харитон Иванович! — услышал Ставорский рядом с собой.
— Здравствуйте. Кто это? — Ставорский пригнул голову, вглядываясь в лицо парня. — О, да это ты, Жернаков? Здравствуй. Тебя, братец, не узнать! Что, учишься в техникуме?
— Да, вот уж две недели занимаюсь. — Голос Жернакова бодрый, веселый. — Строителем хочу стать.
— Что ж, похвально!
И они разошлись.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Зима наложила какой-то особый отпечаток на жизнь строительной площадки, хорошо знакомый обитателям отдаленных северных мест: непривычно тихо стало повсюду, словно все кругом задремало. Это настроение зимней таежной глухоты овладевало и людьми. Прекратились штурмы и авралы, люди большую часть времени сидели под крышей. На страницах построечной газеты все чаще стали появляться заметки рабкоров о картежных играх. Газета требовала книг, шахмат, музыкальных инструментов, лыж, коньков. Но все это имелось на стройке в мизерных количествах. Уйма народу толпилась по вечерам у клуба «Ударник», где демонстрировались звуковые кинокартины — новинка в то время, но зрительный зал не мог вместить больше пятисот человек.
Бригада Брендина жила коммуной, занимая в бараке на втором участке целую секцию, оборудовала свою кухню и столовую, потому что в столовых кормили скверно и люди подолгу толкались в очереди. Устроили и свой красный уголок с шахматами, самодельными шашками. В постройкоме Брендин выпросил гармошку — он был виртуозный гармонист, и по вечерам то грустная, то залихватская музыка доносилась из секции «коммунаров», как называли бригаду Брендина. Была у них и своя библиотека. Все до единого учились по вечерам — в кружках ликбеза, политграмоты, на курсах плотников, статистиков; несколько человек готовились стать электромонтерами.