Первое задание
Шрифт:
— Это ты к чему? — перебил дядя Вася.
— Для науки. Чтобы некоторые меньше по чужим подушкам промышляли, берегли бы шевелюру для мирного времени. Между прочим, должен сказать — о присутствующих не говорят.
Весело хохочут партизаны.
А самому Тихону не смешно: будто ниточка порвётся в груди — и сразу станет грустно и тоскливо. Он освобождён от похода по состоянию здоровья, но не только это беспокоит неугомонного Тихона. После неудачного покушения на коменданта и приключений в гестапо, едва не стоивших ему жизни, он стал серьёзнее. Часто ему хотелось побыть одному, он долго над чем-то задумывался, уходил в себя. Удивлялись друзья и знакомые, но никто не мог добиться от него правды. И только Пётр вчера был совсем рядом с истиной, когда, пытаясь расшевелить Тихона, не задумываясь сказанул:
— Что с тобой, влюбился ты, что ли?
Хорошо, что никто не видел, как густо покраснел Тихон, этот насмешник и ярый женоненавистник.
Как навязчивое видение, преследовал его образ хрупкой, бледной девушки. Она по-прежнему казалась ему неземной, нереальной и такой прекрасной, что у него сладко сжималось сердце, он забыл о всех своих болячках, горестях и невзгодах. Медленно заживали кровоподтёки, болела голова, не слушалась нижняя губа, — но все эти неприятности не могли отвлечь Тихона от сладких грёз. Долгими ночами он мысленно смотрел в её большие грустные глаза, нежно брал её тонкую руку и шептал что-то ласковое, сокровенное. Потом говорил бодро — хотел, чтобы она улыбнулась, но она была серьёзна, улыбку на её лице он представить не мог.
Усилием воли Тихону удавалось иногда подавлять прекрасное забытьё, избавляться от видения, и он возвращался к действительности, становился прежним Тихоном — острым, весёлым и шумным. Все эти дни он пролежал в медицинском пункте под наблюдением врача. И сейчас на улицу вышел самовольно в надежде ещё раз попробовать уговорить Ивана Ивановича, чтобы он взял его в боевой поход.
Из штабной землянки, с интересом глядя на весёлую компанию, вышли командир с комиссаром. И чем ближе подходили начальники, тем быстрее угасал смех. Тихон, вытянувшись в струну, молчал, показывая всем своим видом, что он годен к строевой службе и может вот прямо сейчас выполнить любую команду.
— Что тянешься? — насмешливо спросил Иван Иванович.
— Товарищ командир, — доложил Тихон, — разрешите мне вместе со всеми.
Смех затих окончательно, всё внимание партизан переключилось на командира отряда.
— Нет, врач запрещает.
— Иван Иванович, ведь Матвей Борисович-то наш — известный перестраховщик. Я совсем здоров. Целую неделю в постели провалялся.
— А сегодня встал самовольно, — в тон Тихону продолжил комиссар и спросил: — А в зеркало ты сегодня смотрелся?
— Не выдержало.
— Как это?
— Зеркало, говорю, лопнуло.
— Вот видишь!
— Подумаешь, физиономия! Не жениться ведь собираюсь, товарищ командир.
— А нога, рука?
— Всё на месте, — упрямо повторил Тихон.
— Вот и хорошо, — примирительно сказал Иван Иванович, — значит, останешься в лагере. Тут тоже боеспособные люди нужны. И смотри, чтобы всё было в порядке, как вчера договорились.
— Товарищ командир…
— А чтобы ты не скучал — вот тебе помощник. Тоже в бой рвётся.
Лицо Тихона исказилось, будто он против своей воли тронул языком больной зуб, он даже не взглянул на своего товарища по несчастью.
Громко прозвучала команда:
— Повзводно, в походную колонну, становись!
— Пойдём отсюда, — обратился Тихон к другу-горемыке, — всё равно не возьмут. Чего зря нервы трепать! — И вдруг только теперь к великому своему изумлению заметил, что перед ним — девушка. Он опешил, но замешательство длилось недолго. Уже в следующее мгновение Тихон лихо сдвинул шапку на затылок и начал бесцеремонно разглядывать незнакомку. Модное оранжевое пальто не гармонировало со старой, обгоревшей у лесного костра солдатской шапкой и тем более — с огромными кирзовыми сапогами, из широких голенищ которых торчали тонкие ноги.
Но уже через секунду Тихон забыл о внешнем виде девушки — он не мог оторваться от её лица. Это была его мечта, таинственная девушка-пианистка. Она повернула голову и уставила на Тихона свои голубые глаза.
Пауза затянулась.
Но вот в глазах девушки Тихон уловил жалость. Странные, противоречивые чувства овладели им. И как тогда, в гестапо, чувствуя неловкость из-за своей несуразной внешности, он не смог удержаться от бессмысленно-иронической ухмылки.
— Кто это вас так? — прервала неловкое молчание девушка.
— В гестапо, — глухо произнёс он и попытался улыбнуться, но мышцы лица не послушались, и улыбки не получилось. Неожиданно он облегчённо вздохнул, так глубоко и громко, будто стог сена сбросил с плеч. Удивляясь ясности и остроте нахлынувших на него чувств, он с какой-то непонятной ему, необычайной лёгкостью рассказал обо всём, что произошло с ним за последние дни.
Девушка внимательно слушала, и глаза её в это время выражали нечто большее, чем простое сочувствие и любопытство. Тихон почувствовал это, и сердце его защемило больно и сладко.
В лесу стало совсем светло. Тихон улыбнулся девушке как мог — с усилием, криво, а она ответила ему молодо, задорно, но он успел заметить в её глазах какую-то жалкую, быстро угаснувшую искру. И вдруг лицо девушки приняло робкое выражение. Он снова улыбнулся. И она опять ответила ему как-то совершенно по-детски, торопливо и мягко, но уже без задора.
— Как вас зовут? — неожиданно для себя и Тихона спросила она.
— Тихон, — охотно ответил он.
— Тарасов? — глаза её стали круглыми. — Я слышала про вас.
— И я вас знаю. Вас зовут Таней, вы — дочь бургомистра.
— Ну и что? — поджала она губы.
— Ничего, просто я про вас всё до тонкостей знаю!
— Что? — вся вспыхнув, резко спросила она.
— А всё! — с восторгом выпалил он. — Где вы живёте, про музыку и…
— Не нужно, — умоляюще перебила она его и окинула неприязненным взглядом. Из глаз, помимо её желания, потекли слёзы. Кусая губы, Таня еле сдерживала рыдание. Она расстегнула пальто, подставила лицо ветру, но воздуха всё равно не хватало.