Первый детский симфонический (повесть о казанской жизни 70-х)
Шрифт:
И конечно же, совершенно неповторимый колорит Слободе придавали старинные мечети. Рядом с роддомом №5 на Фаткуллина, где я появился на свет Божий, стояла легкая, словно, рвущаяся ввысь, Азимовская мечеть с красивыми цветными витражами (там, в то время, «квартировала» республиканская школа киномехаников). Мимо Бурнаевской я каждый день ходил в детский садик №66 на улице Нариманова (ныне Сары Садыковой). Еще немного выше по Нариманова стояла Зенгер (голубая) мечеть, а недалеко от нашего дома — Апанаевская. Но и они использовались тогда не по назначению.
Единственной действующей мечетью в городе была Марджани. Помню, одно лето меня водили к няне — бабе Наташе, проживавшей неподалеку, в четырехэтажном доме желтого цвета на углу улиц Зайни Султана и Каюма Насыри. С ее балкона открывался прекрасный вид на мечеть и ее подворье. Было интересно наблюдать за неспешной жизнью храма, за спешившими на молитву старичками в тюбетейках и с палочками. Я вслушивался в таинственные завораживающие звуки молитвенных сур, которые разрешалось совсем негромко исполнять (православный колокольный звон был вообще запрещен). В доме бабы Наташи их было хорошо слышно. Она жила в их ритме: вставала с утренним намазом, а заслышав обеденную молитву, звала кушать.
В ясли меня отдали девяти месяцев от роду (во, были времена!). Няни-татарочки общались с русскими детьми — по-русски, с татарскими — по-татарски. Благодаря фамилии, я считался татарчонком, поэтому, вернувшись из яслей, продолжал общаться со своими родителями по-татарски, и только где-то через полчаса переходил на русский. Впрочем, лексикон маленького ребенка не настолько сложен, чтоб родители не смогли понять своё чадо, на каком бы языке оно ни говорило, тем более, что мой папа знал немного татарских слов.
Всё это глубинным пластом годами откладывалось в душе, сохранив позитивное восприятие всего татарского на всю жизнь, хотя потом судьба забросила меня за тысячи километров от Татарстана — в Сибирь. И здесь многие считают меня татарином — да и ради Бога, или, как говорилось в одном анекдоте, «ай латна-а-а». Каждый визит в Казань я захожу в свой ныне плотно заставленный автомобилями родной дворик. С годами он сильно «уменьшился» в размерах, да и друзей-соседей там уже никого не осталось.
Далеко не каждый город может похвастаться наличием в своих границах крупного естественного водоема, не считая рек и речек. Зато в Казани целых три озера! И все — Кабаны! Верхний, Средний и Нижний. С каждым из них у меня связано что-то личное: на Верхний Кабан в Борисково, уже проживая на Танкодроме, часто ездил купаться, на Среднем стоит зоопарк, куда я обожал ходить (сперва с родителями, потом уже со своими детьми).
Но самый родной из Кабанов — конечно же, Нижний. Его близость здорово украшает Старо-Татарскую Слободу, тем более, что жили мы вообще в двух шагах от озера. Что может быть лучше вечерних прогулок вдоль тихой, приятно пахнущей озерной воды! Вверх по Комсомольской (ныне Марджани) набережной до здания электростанции темно-синего цвета (на ее месте сейчас стоит Татарский драмтеатр имени Камала) мимо завсегдатаев-рыбаков. Помню, как один из них подарил нам только что выловленную, бьющую хвостом рыбешку довольно больших размеров, и как я стал умолять маму отпустить ее обратно «домой». С ранней весны, как только сходил лед, до поздней осени гладь озера бороздили спортсмены-гребцы. Их база, большой деревянный барак с дощатым причалом, находилась напротив Слободы. Там же можно было взять покататься лодку. Ну, а про зимнее использование замерзшей поверхности Нижнего Кабана я уже упоминал.
Вновь и вновь я мысленно выхожу со своего дворика и иду вниз по Тукаевской. Вот садик прямо напротив окон кухни нашей коммуналки — там меня когда-то выгуливали в колясочке, рядом Клуб меховщиков. Вот трамвайная остановка «Красный восток» — вокруг нее всегда вкусно пахло пивным солодом и суслом. А вот бани, которые мы регулярно посещали. До химкомбината имени Вахитова лучше не доходить (там пахло невкусно), поэтому лучше через спортплощадку «Радиоприбора» пройти вправо на параллельную Тукаевской улицу Нариманова. Рядом с площадкой — заводской клуб, где проводились новогодние ёлки, которые я так ждал и любил. О! Вот он — целый мир: родной садик №66! Вздыхаю, вспомнив своих детсадовских «дам сердца» — Нелечку Якупову и Гузель Загидуллину, дай Бог им здоровья! Поворачиваю вправо на Ахтямова и мимо Бурнаевской мечети домой... Булды, всё! Экскурсия в прошлое закончилась.
Ах, Слобода, Слобода!..
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Пора вновь возвращаться на Танкодром.
В том же насыщенном 1972 году произошло еще одно событие, которое имело для меня значение — важное, для Форина — судьбоносное.
Гостя у Валерки, я часто слышал треньканье на пианино его младшей сестры Тани. Когда она училась в первых классах обеих школ, ее «музицирование» меня не вдохновляло — так, звучало фоном, пока мы с Валеркой общались. Но во втором классе из-под ее пальцев уже начало звучать что-то осмысленное. Однажды я незаметно подошел сзади и, замерев, стал с интересом наблюдать за таинством рождения какой-то нехитрой, но вполне вразумительной приятной вещицы. Маленькие пальчики Танюши скользили по клавиатуре как будто совершенно хаотично, но музыка звучала самая настоящая. Еще малышом, будучи в гостях, я не раз садился за пианино и с выражением, как мне казалось, хорошо «играл». Взрослые, улыбаясь, аплодировали, говорили что-то одобрительное. Однако мультик «Как Незнайка был музыкантом» вскоре развеял детские иллюзии.
Спросил Таню (меня и самого так не раз впоследствии спрашивали):
— А как ты запоминаешь, на какую клавишу и когда нужно нажимать?
Небольшой ликбез длился минут десять, закончившись предложением:
— Хочешь, я научу тебя какой-нибудь мелодии?
— Хочу!
Первым музыкальным произведением в моей жизни стала детская песенка «Птичка над моим окошком гнёздышко для деток вьёт...» Простенькая трогательная минорная мелодийка увлекла меня, и минут через двадцать я уже вполне уверенно ее исполнял одним пальцем.
— А знаешь, — улыбнувшись, молвила «учительница первая моя», — тебе стоит заниматься музыкой — ты хорошо схватил.
Однако реакция Валерки была неодобрительной:
— Тебе чё, делать нечего? Пойдем лучше посмотрим фотоальбом по истории авиации.
Авиация тогда была нашим увлечением. Но «Птичка» запала в душу. Пару раз в гостях, завидев пианино, я с гордостью заявлял: «А я умею играть одну вещь на фортепиано!» Хозяева из вежливости и любопытства дозволяли это продемонстрировать, после чего разочарованно вздыхали. М-да, бледно.
Постепенно набирало силу желание учиться музыке. Но как это сделать? Шла уже вторая четверть четвертого класса, а в музыкальные школы брали только с семи-восьми лет. Выход был найден. В одном из домов на Комарова находился «Салон проката» — тогда было распространенным явлением не покупать, а брать напрокат бытовую технику, велосипеды, пианино, туристскую амуницию и прочее. При салоне работал музыкальный кружок, дословно, «по привитию музыкальных навыков», располагавшийся в двух комнатках со старенькими пианино, видимо, списанными из числа предлагаемых напрокат. Учиться брали всех желающих, вне зависимости от возраста и наличия музыкальных способностей. Такса 10 рублей в месяц — сумма, по тем временам, немаленькая, но вполне терпимая. Моя мама, в принципе, не возражала. Ещё бы, детей добровольно стремящихся учиться музыке было наперечет, такое желание можно только приветствовать, но... Вздохнув, она не стала скрывать: «Я все-таки хотела, чтобы ты занимался спортом...»