Первый детский симфонический (повесть о казанской жизни 70-х)
Шрифт:
Конкурс я выдержал. Но попал не на отделение фортепиано («фано», как мы говорили), а в хор — то ли баллов не добрал, то ли блата не хватило, не помню. Но я особо не переживал. Основой постановки техники у пианистов были гаммы, гаммы и еще раз гаммы, которые я ненавидел. Тогда как по предмету «общее фортепиано», которое шло у всех «непианистов» раз в неделю, их долбёжка не требовалась. Стоимость обучения возросла почти вдвое — до 18 рублей в месяц, кусалось! В программу начального образования входили также сольфеджио и музыкальная литература.
Да, школа — совсем другой уровень, это вам не салон проката. Но... Во-первых, хор, позже получивший название «Улыбка». Петь я всегда любил, но не в хоре. Эти нудные распевки: тонический аккорд и девять нот «а-а-а-а...» вверх-вниз, снова аккорд тоном выше и опять «аканье», «оканье» или «иканье» и так далее. Во-вторых, в «Улыбке» почти одни девчонки, нас, мальчишек, было всего двое. Это сильно угнетало (не дай Бог еще наши пацаны узнают!).
В-третьих, через полгода у меня начал ломаться голос, поэтому ни в одном концерте выступить не удалось. Но и из-за этого я тоже не переживал. Дело в том, что через пару-тройку месяцев после начала учебы всему хору пошили концертную униформу — блузочки-юбочки, жилетки-брючки в клеточку. Не спорю, смотрелось хорошо, но меня буквально наповал «выкашивала» одна деталька: на груди у каждого должно было красоваться большое кружевное жабо и брошка с красной стекляшкой посередине.
Мой напарник по хору Юрка Андреев был из местных, «павлюхинских», о чем он в самом начале с гордостью поведал, картинно циркнув слюной сквозь зубы. Юрка постоянно хвастался, что, типа, всех «блатных» района знает, и они, «если чё», за него «уроют» любого. И вот, как-то концерт, я не участвовал. Глядь — Юрик в костюмчике с жабо! Ну, ничего не скажешь — крас-с-сава! Я подошел, заботливо разгладил на его груди жабо, поправил брошку и, хлопнув по плечу, сказал: «Во-во! А после концерта прогуляйся в таком виде по Павлюхина или Хади Такташа, чтоб твои «блатные» увидали — они, в натуре, твой прикид заценят!» Юрка затравленно глянул на меня и, ничего не ответив, пошел на сцену к «Улыбке». Порадовало одно: на том концерте жабо с брошкой на нем не было.
И, в-четвертых... Молодая преподавательница по «фано» — Елена Степановна. На первом же занятии мне было безапелляционно заявлено, что играю я совершенно неправильно, и меня нужно переучивать. Но ведь почти за два года, пусть в салоне проката, пусть под чутким «началом» незабвенной Венеры Галимулловны, я все-таки чему-то выучился и кое-что уже вполне прилично исполнял. А тут (уф!) опять к «азам»: «Как под горкой, под горой торговал старик золой...» или «В поле на пригорке заюшка сидит...» Кто учился по классическому сборнику «Школа игры на фортепиано» под редакцией Николаева, меня прекрасно поймут. В общем, «на колу мочало, начинай сначала».
Этот довольно распространенный типаж — преподавательница музыкальной школы по фортепиано — требует небольшого отступления. Все они, «училки по фано», были неуловимо похожи друг на друга: одинаковыми выражениями лица, предпочтениями в одежде, манерой разговора — словом, некая общая «фактура». Наблюдая за ними, я воочию представлял их за пианино. Сперва маленькими прилежными девочками с большими бантами на голове. Прямо видел, как они, исполнив пьеску, изящно снимают ручки с клавиатуры и, опуская по дуге, аккуратно кладут их на коленки. А вот юные пианистки — уже учащиеся музыкального училища. «Хорошо темперированный клавир» Баха, сонаты Бетховена, этюды Шопена. И вот, наконец, они — студентки консерватории, видевшие себя в мечтах концертирующими на большой сцене. Длинные классические роскошные платья, зрительские овации, восторженные поклонники, букеты цветов... Но... в подавляющем большинстве случаев всё заканчивалось унылой прозой жизни: скромной комнаткой класса банальной музыкальной школы и расстроенным пошарпаным пианино. Рядом сидит мелкий страдалец (или страдалица), который, пыхтя от усердия, неумело двигает пальчиками, пытаясь исполнить «Старинную французскую песенку» Чайковского. А за дверью, в коридоре на стульчике в ожидании конца занятия сидит кто-то из родителей «страдальца», только что «отконвоировавший» своё чадо на встречу с «прекрасным».
Я, конечно, немного утрирую, но именно этим объясняю для себя нервную истеричность доброй половины учительниц фортепиано. Сколько способных ребятишек побросало «музыкалки», попутно возненавидев из-за них инструмент! Сколько выпускников музыкальных школ по их окончании ни разу в жизни больше не садились за клавиатуру! С возрастом «училки по фано», несостоявшиеся знаменитости, как правило, мудрели, успокаивались, примиряясь с долей, но когда еще до этого дойдет!
Не являлась исключением и Елена Степановна. У меня до сих пор в ушах стоят ее истерические взвизгивания: «Яблоко! Яблоко в руке!», «Ну как ты кладешь лапу?!» или «Ты что, плохо видишь? Сходи к врачу!» Как я тосковал по родной Венере Галимулловне, принимающей пищу (воистину, порой «лучше жевать, чем говорить!») или сладко дремлющей на солнышке! И в целом мире не было человека счастливее меня, когда по какой-либо причине урок «фано» срывался!
Удивительно, но факт: мне ни разу не встречались учителя фортепиано мужского пола. Других инструментов — сколько угодно, но только не фортепиано. В нашей «музыкалке» это были хоровики Фарсин и Фраучи, скрипачи отец и сын Макухо, Кульчак, виолончелист и композитор Лоренс Блинов. Про преподавателей-духовиков и вовсе не упоминаю — почти одни мужики. Почему так происходило, почему исполнителей-пианистов мужского пола хватало всегда, но никто не шёл в учителя «фано»? Не могу ответить.
* * *
Уж не знаю, насколько бы меня хватило, и когда бы я, подобно Форину, бросил «музыкалку» к чертовой матери (правда, в салон проката не вернулся бы точно). Но не сделать этого вновь помог Его Величество Случай.
Гордостью базовой дневной музыкальной школы №5, на территории которой «квартировала» наша вечерняя, было наличие классов преподавания почти всех инструментов симфонического оркестра. И, безусловно, главная «фишка» школы — единственный, в те годы, во всем Поволжье детский симфонический оркестр с почти полным инструментальным составом. Кроме этого в стенах «музыкалки» творили искусство домровый оркестр, ансамбли скрипачей и баянистов, несколько хоров. Солидно, не правда ли? Таисс Мухтаровна преподавала там «фано» и музыкальную литературу. Директором пятой школы работал Фарид Юнусович Фарсин — представительный поджарый мужчина средних лет с длинными седоватыми волосами. Своей несколько богемной внешностью он напоминал мне молодого Ференца Листа.
Многие учащиеся классов духовых инструментов занимались в духовом оркестре, но он был приписан к ДК (дому культуры) имени Кирова на Павлюхина (где ныне Татарская государственная филармония имени Тукая). Там же духовой оркестр проводил репетиции, руководил им настоящий энтузиаст своего дела Александр Алексеевич Поляков, почтенного возраста ветеран войны.
И вот, как-то вечером очередному уроку хорового пения постоянно мешали громкие звуки «Марша Сайдашева», исполняемого симфоническим оркестром школы. Едва дождавшись окончания хоровой тягомотины, я, сломя голову, понесся к актовому залу, где шла репетиция оркестра. Подошел сзади, со стороны открытой двери, ведущей к выходу на сцену. Подошел и... застыл, зачарованно глядя на это необычное действо. Репетицию вел руководитель оркестра, преподаватель скрипки Владимир Алексеевич Макухо. Он, возвышаясь над оркестром, то громко пел, видимо, показывая кому-то, как правильно исполнять партию, то шутил, то смеялся, то подстраивал кому-то скрипку. Одним словом, творил! От него шла мощная энергетика, усиливаемая консонансом прекрасной музыки. И юные оркестранты — точно такие же ребятишки, как и я. Я поперхнулся, вспомнив на мгновение визжащую Елену Степановну.
Пару слов о самом марше и его авторе — Салихе Сайдашеве. Маэстро Сайдашев — пожалуй, первый по-настоящему профессиональный музыкант и композитор Татарстана, основоположник татарской классической музыки. Сам бывший красноармеец, он, еще будучи молодым человеком, сочинил этот марш к годовщине создания Красной Армии, позже написав такие строки:
«Моя земля день ото дня всё краше,
Я счастлив, что на ней смеялся, жил!
Моя эпоха требовала марша,