Первый дон
Шрифт:
На следующий день Катерина отказалась от еды, требуя, чтобы ей позволили помыться. В цепях ее привели к ванне, одна из служанок, уцелевших при взрыве, искупала ее, помыла волосы, но то был единственный раз, когда Катерине позволили встать с кровати.
В течение двух последующих недель Чезаре приходил в ее камеру и залезал на Катерину. По ходу развязывал ее, и она обвивала его руками и ногами. Но охранники по-прежнему стояли около кровати, потому что у Чезаре не было уверенности, что у Катерины не возникнет желания выцарапать ему глаза. Впрочем, и он, и Волчица их игнорировали.
В одну из ночей пылкие любовники заговорили друг с другом.
— Ты должна признать, что даже изнасилование может быть приятным, — поддел ее Чезаре.
Катерина рассмеялась, хитро взглянула на него.
— Ты веришь, что изнасиловал меня? Ты ошибаешься, римский ублюдок, сын Папы. Когда я стояла на крепостной стене и ты впервые попался мне на глаза, я дала себе слово или убить тебя, или изнасиловать. Если бы я взяла тебя в плен, то привязала бы точно так же, как ты — меня.
А потом оседлала бы. Но значения это не имеет. Результат тот же.
Катерина была блестящим стратегом. Выдав его желание за свое, она изменила баланс сил. Безоружная, легко и непринужденно выбила оружие из его рук. Ибо теперь Чезаре уже не чувствовал себя победителем.
В тот день, когда они выступали в Рим, Катерина спросила Чезаре: «Ты поведешь меня по улицам города в тяжелых цепях, как плененную королеву, чтобы твои горожане могли смеяться и оскорблять меня, как это делалось в Древнем Риме?»
Чезаре рассмеялся. Катерина в этот день выглядела особенно прекрасной, учитывая, что после взятия Форли ее держали в подземелье.
— Мне эта мысль не приходила в голову, но…
— Я знаю, ты сожжешь меня на костре за попытку покушения на жизнь Папы. Не с теми людьми я послала свой «подарок».
— На жизнь Папы покушаются часто, — ответил Чезаре. — Он редко мстит, особенно если попытка проваливается. Но если он собирается повесить тебя или сжечь на костре, я ему скажу, что ты несешь наказание с того самого дня, как попала в плен.
— И он тебе поверит?
— Он считает, что изнасилование более суровое наказание, чем смерть, потому что калечит душу, а он любит женщин, как я никогда любить не смогу.
Катерина сухо улыбнулась.
— Но надо верить в душу, чтобы считать, что ее можно покалечить.
— Так Папа и верит, — на полном серьезе ответил Чезаре. — И поскольку ты все-таки Сфорца, я приказал, чтобы тебя держали в Бельведере. Без цепей. Замок принадлежит мне. Там чудесный сад, прекрасный вид на город.
Тебя будут принимать как почетную гостью… и, разумеется, держать под неусыпным наблюдением.
Глава 21
Чезаре въехал в Рим героем-победителем. Такое удивительное шествие жители Рима увидели впервые. Все солдаты Чезаре, и легкие кавалеристы, и швейцарские копьеносцы были одеты в черное. Даже обозные повозки задрапировали черной тканью. И Чезаре, в черной броне, возглавлял колонну в сопровождении четырех кардиналов, чьи красные и лиловые одежды создавали разительный контраст. Даже красный атакующий бык Борджа на этот раз реял не на белом, а на черном полотнище. Верхом на великолепном черном жеребце Чезаре смотрелся принцем крови.
Сквозь толпы горожан длинная колонна медленно продвигалась к Ватикану. Там Чезаре приветствовал отца на испанском, когда преклонил колено, чтобы поцеловать папский перстень, и передал ему ключи от покоренных замков и городов.
Александр, сияя от гордости, поднял Чезаре, тепло обнял на глазах ликующей толпы.
По окончании церемонии Чезаре оставил отца и прямиком направился в свои ватиканские покои.
За время своего отсутствия в Риме Чезаре разительно переменился. Улыбки французов, которые полагали его дураком, неудачная попытка очаровать Розетту, воспоминания о сестре, омрачавшие найденное было семейное счастье, привели к тому, что он дал зарок скрывать истинные чувства. И с тех пор его лицо редко освещала улыбка, а в глазах не мелькало и намека на бушующую в нем ярость.
Увы, лицо не давало Чезаре покоя. Он вновь подхватил «французскую оспу», и на этот раз гнойники выскочили на щеках, носу и лбе, оставив круглые шрамы. На поле боя их никто не замечал, но вот в городе, на торжественных приемах, за праздничным столом или даже в постели куртизанок они очень нервировали. В свои двадцать пять лет Чезаре Борджа привык к тому, что все восхищались его красотой, и тут такой удар! В своих покоях он завесил все зеркала черной материей и строго наказал слугам не прикасаться к ним.
Ночные кошмары вернулись, страшась их, он спал днем и работал по ночам. И вновь многие часы скакал в темноте по окрестностям Рима.
Ему не терпелось вновь увидеть Лукрецию. Слишком долго длилась разлука. Побеждая, он всегда видел перед собой ее лик.
Почти два года прошло с тех пор, когда они в последний раз были вместе, и ему оставалось только гадать, как она изменилась. Поразит ли по-прежнему в самое сердце, несмотря на то, что он женился на Лотти, а она давно замужем за Альфонсо? В глубине души Чезаре надеялся, что Лукреции наскучил муж, особенно теперь, когда Папа нашел себе других союзников и Альфонсо превратился в угрозу семье Борджа.
Разные мысли роились в его голове, пока он ждал у дверей покоев Лукреции. На поле боя, в повседневной жизни он никого и ничего не боялся, а тут его мучила тревога. Что подумает о нем сестра? Будет ли меньше любить?
Увидев Чезаре, Лукреция бросилась к нему, обхватила шею руками, лицом прижалась к груди.
— Святой Боже, как мне тебя недоставало! — воскликнула она со слезами на глазах.
Когда она подняла голову, чтобы посмотреть на него, она испытала шок, увидев, как сильно он переменился.
Коснулась щек руками.
— Мой дорогой Чез, как жизнь обошлась с тобой…
Он отвел глаза. Его сердце колотилось, как и прежде, никто не вызывал у него такой любви.
— Ты хорошо выглядишь, Креция, — и в его взгляде читался восторг. — Ты по-прежнему счастлива?
Она взяла его за руку, повела к дивану.
— Только небеса могут принести мне больше счастья.
С моими детьми, с Альфонсо я купаюсь в счастье и живу в страхе, что все это — божественный сон, за которым, не дай бог, последует горькое пробуждение.