Первый удар. Книга 2. Конец одной пушки

Стиль Андрэ

— Товарищ секретарь секции! — говорит она строгим голосом.

Оба хохочут.

— А что? Только враги считают нас сухарями. Ты видела в кино картину «Ленин в Октябре»? Каким он был? А ведь сколько у него было забот!..

— По правде сказать, кое-кого по виду можно счесть сухарем! — говорит Полетта, грозно указывая на мужа. — Тебя, например…

— Что? — спрашивает он с подчеркнутым удивлением, понимая, что она сейчас попадет в цель.

— Вот тебе и «что»! Не спорь, пожалуйста. Ты иной раз напускаешь на себя такой строгий вид, будто ты и в самом деле ужасно строгий.

— Иногда не мешает.

— Да ты не только на собраниях серьезничаешь. А вот, например,

на демонстрациях — иногда я смотрю на тебя и думаю: господи, как важно выступает, еще и грудь выпячивает.

— Это я от гордости. Но все-таки ты преувеличиваешь, честное слово преувеличиваешь! И за это будешь наказана!..

— Ой, боюсь! — лукаво бросает она. — Уходи скорей! На собрание опоздаешь.

— Верно. Только пять минут осталось. Дай скорей пиджак. Слушай, собрания сегодня не затянутся. Одно — с секретарями железнодорожных ячеек. Их трое. Второе — с секретарями металлистов — их четверо или пятеро. Если с железнодорожниками быстро кончим, я заеду домой перекусить. Тогда повидаю тебя перед твоим выступлением.

— А если не заедешь, все-таки вспомни обо мне в тот час, когда у меня начнется собрание. Хорошо? Обещаешь?

Анри мчится на велосипеде и в душе улыбается. А может быть, улыбается и по-настоящему — в темноте не видно. Погода хорошая, приятный морозец. Мягко падает снег. Впервые за многие годы Анри радуется снегу. Он и забыл, что снег может быть приятен. Когда они жили в бараке, вы же помните?..

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Опасность

— Раз нас будет всего четверо, незачем идти в секцию, — сказал Артюр Гарсон. — Можно собраться у меня на кухне. Нам будет спокойно, да и к вокзалу ближе.

— А мы не помешаем твоей жене? — спросил Анри.

— Она тоже член партии.

— А все-таки, может мы стесним ее?

Анри оказался прав. Только началось обсуждение, как Артюр, прервав Анри, спросил у жены:

— Констанс, что ты там делаешь?

Она сидела на корточках перед печкой и засовывала в духовку кирпич.

— А что? Грею кирпич. Положу его себе в постель и спать лягу. Чего ж вам мешать?

— Да ты что — в уме? Так рано спать?

— Вы нам нисколько не мешаете, — сказал Анри. — Скорее уж мы вам мешаем.

Видно, Констанс только этого и ждала, она сейчас же отошла от печки и села на свое место.

— Я не то хотела сказать, — начала она оправдываться, по всей вероятности искренно.

Хотя Констанс и член партии, но очень возможно, что про себя она подумала: «Еще бы не хватало, чтобы я мешала в своем собственном доме».

Но как бы там ни было, в собственном или не в собственном доме, а все же она немного мешала. И не надо тут видеть пренебрежительного отношения к женщинам. Будь на ее месте мужчина, положение оказалось бы таким же. Просто жена Артюра, как говорится, менее «подкована» в политических вопросах, чем все собравшиеся в ее кухне. Иногда Анри думал: правильно ли она воспринимает то, что мы обсуждаем между собой. Может быть, и напрасно опасаешься, но когда говоришь, приходится думать и о ней, приводить дополнительные доводы, чтобы понятнее объяснить; железнодорожники — они поймут с полуслова. А в общем — ладно…

Зато как хорошо на кухне, уютно, тепло! Судя по Себастьену, даже слишком тепло — его разморило, взгляд у него затуманился, чего доброго задремлет парень.

— Бастьен!

Машинист Себастьен — секретарь ячейки на станции «Зеленая роща». Как раз на эту станцию и прибывают американские эшелоны с грузом для военного склада.

— Ох, извините! — вздрогнув, сказал Себастьен. — Устал я нынче… Наработался за день.

Слова

эти кольнули Анри. Но он тут же образумил себя: «Да разве это возможно? Бастьен не на янки работал».

— Мы не долго задержимся, — ответил Анри без тени упрека. — Как люди устают, нам, докерам, известно.

Анри объясняет, для чего хотел встретиться с железнодорожниками: надо поговорить перед завтрашним заседанием комитета секции, на которое приглашены и секретари ячеек. А самые крупные ячейки — у железнодорожников, докеров и металлистов.

— Побеседуем, обменяемся мнениями — таким образом почва уже будет подготовлена, и вы сможете до завтрашнего дня лучше продумать некоторые вопросы. В частности, надо обсудить задачу первостепенной важности: как сделать еще более действенной борьбу железнодорожников против американской оккупации?

— Нелегкое дело! — говорит Себастьен. Он высказывается первым, желая показать, что сонливость у него прошла.

Двое других одобрительно кивают головой и, видя это, Анри говорит:

— Все нелегко.

— Ты не подумай, — продолжает Себастьен. — Ребята наши, конечно, против американцев. Но только мы не видим, как и что надо делать.

— Верно, — подтверждает Виктор Трико, секретарь ячейки депо. — При ближайшем рассмотрении все оказывается не так-то просто.

Что-то здесь не доходит до Анри. Перед ним три хороших, боевых товарища, которых обычно препятствия не останавливают, особенно Бастьена и Трико. Что-то явно не ладится, а что именно — Анри не может уловить. «При ближайшем рассмотрении», сказал Виктор. Может, надо так понимать: «Ты, Анри, смотришь на наше положение со стороны». — Ну, уж извините, в этом меня как будто нельзя упрекнуть!.. — «Хорошо, но близко ты видишь то, что происходит у докеров, а не у железнодорожников». Нет, вероятно, Виктор не то хотел сказать. Анри прекрасно знает, что «при ближайшем рассмотрении» все нелегко. Он и не собирался давать готовые рецепты. Кто это может заранее все знать? Он пришел выслушать товарищей, секретарей ячеек, и вместе с ними найти выход.

— Вы там думаете, что мы ничего не делаем, не работаем! — вставляет, в свою очередь, Артюр…

Вот это уже серьезнее. Тут какое-то недоразумение.

— Что с вами, товарищи? — спрашивает Анри. — Вы все трое говорите так, как будто я вас в чем-то упрекнул.

— Послушай, товарищ, будем откровенны, — отвечает Трико. — Мы не дети. Нам хорошо известно, какие про нас ведут разговоры; вот, мол, пароходы уходят из портов неразгруженными, а поезда идут, и никто их не останавливает. Некоторые без стеснения говорят нам это прямо в глаза. Может быть, ты и не критикуешь железнодорожников, но раз ты нас собрал сегодня, стало быть…

— Нет, это не так!.. — прервал его Анри. — Вы неправы, товарищи… Это не так!.. — повторяет он, чтобы выгадать время, так как еще не знает хорошенько, что ответить. Да, он не ошибся, сейчас придется затронуть что-то очень, очень важное… Важное и для жизни и для работы, и он побаивается, что сделает это неумело. И ему снова вспомнился Жильбер… Анри отметил про себя, как упорно все трое при нем поддерживают друг друга — именно из-за того, что он не железнодорожник. А тут еще Трико сказал о пароходах и поездах… Все держатся натянуто. Возможно, играет роль то, что он докер. Но зачем товарищи стремятся оправдываться, словно чувствуют себя виноватыми или считают, что их в чем-то обвиняют. Конечно, докеры предъявляют большие требования. Но ведь они и сами идут на большие жертвы и имеют право быть требовательными. Трико довольно верно сказал о тех разговорах, которые можно иногда услышать насчет железнодорожников. Но отсюда еще далеко до…