Первый удар. Книга 3. Париж с нами
Шрифт:
— Мы уже об этом договорились, товарищ, — отвечает Поль.
— Кто выступит?
— Вот он.
Поль показывает рукой на шагающего рядом с ним товарища. Анри помнит только его имя, да и то сокращенное: Лисьен. Верно, его зовут Фелисьен.
— Нет, — возражает тот. — Раз пришел Брасар, лучше пусть он выступит.
— А что я должен сказать? — спрашивает Брасар.
— То, что Анри советовал сказать Рубо, ты слышал? — говорит Поль.
— И сказать, что завтра надо добиться освобождения Рубо. Этот арест принесет им больше неприятностей, чем радости.
Таким
Теперь нужно обсудить, какие из этого следуют выводы, и разработать план дальнейших действий. Для этого руководители решили собраться у Клебера, он живет в двух шагах отсюда. Но добираться к нему надо поодиночке. За «Глоткой» теперь наверняка следят. И так уже там сегодня дважды собирались, а противник немедленно узнаёт обо всем, что мы делаем.
К Клеберу пришли все. Недостает одного Франкера — его послали узнать, что с Папильоном, да и с другими ранеными, само-собой разумеется. Надо будет также сообщить их женам, только поосторожнее…
Сейчас всего половина двенадцатого. Да, такие сражения всегда происходят в стремительном темпе…
— Мне одно непонятно, почему вы не собрали докеров одновременно с нами? — спрашивает Брасар. — Все вместе мы были бы гораздо сильнее…
— А что бы это нам дало, в конечном-то счете? — говорит Анри. — Даже если бы нас было вдвое больше, что можно было бы сейчас сделать? Теперь не до жестов. У докеров есть другие задачи, поважнее, чем их участие в демонстрации, по крайней мере на данном этапе. Мы им с самого раннего утра не даем перевести дыхания, до каких же пор? Нельзя играть людьми…
Брасар молчит, но видно — его снова что-то смущает.
— Не переубедил я тебя?
— Так видишь ли… играть… с металлистами тоже нечего играть…
Правда, сказано это очень неуверенным тоном, но Анри оглядывает товарищей: вы только послушайте, какие чудовищные вещи он говорит!
— Да ты понимаешь, что ты мелешь? Ты только послушай! Ведь это же совсем другое дело! Ты видел, до чего возбуждены были металлисты? Как по-твоему, могли они ограничиться простой забастовкой на два часа, а потом мирно разойтись по домам и чувствовать себя в боевой готовности к завтрашнему дню, к демонстрации? Ведь даже если не все получилось так, как хотелось — а согласись, что иначе и не могло быть в таких условиях, — разве ты не понимаешь, что мы сегодня добились многого? Разве ты не понимаешь всего значения сегодняшней демонстрации для завтрашнего дня, да и для всей дальнейшей борьбы? По-твоему, что надо было делать? Ты представляешь себе? Ну? Скажи, что?..
Брасар ничего не отвечает, он раздумывает. Он-то, по-видимому, все понял. А ведь другие, те, кого сейчас здесь нет, наверное, думают именно так, как только что думал он: металлистов, мол, оставили сражаться почти в полном одиночестве. И главное — ради чего? То же самое говорили железнодорожники на последнем собрании. Такие настроения могут повредить завтрашней демонстрации.
— Назвать это поражением может только тот, кто никогда не сражался! — заявляет Макс. — Все не так просто! Как будто можно каждый раз побеждать…
— Наоборот, — вмешивается Лисьен. Он горд тем, что его назначили выступать
— А в тридцать шестом году? — вспоминает Брасар.
— Ты прав, но ведь сколько с тех пор воды утекло.
— Раз мы можем провести параллель с тем временем — это уже неплохо, тебе не кажется? — говорит Макс.
Теперь, когда Анри снова со всеми, Поль опять замолк. Он даже держится как будто сдержаннее, чем раньше.
— Несомненно. Все это очень хорошо, — все же вставляет он. Слова как будто даже незначительные, но говорят их обычно, чтобы помочь подвести итог.
— Несомненно, — повторяет за ним Анри, как бы отвечая самому себе. — Конечно… Нельзя же было, в конце концов, надеяться, что одна такая демонстрация может сорвать разгрузку этого проклятого парохода…
— Какого парохода? — вдруг спрашивает старенькая мать Клебера. Это ее боялись разбудить в ту ночь, когда готовились сделать надпись на базе подводных лодок. Она очень больна, и ей по виду можно дать все семьдесят, семьдесят пять лет. Она сидит, забившись в старинное скрипучее соломенное кресло, около самой печки. На плечах у нее черная шерстяная пелеринка, поднятая почти до самых ушей.
— Какой пароход? Снова пароход?
Всем стало смешно: снова пароход! На то и порт, чтобы сюда прибывали пароходы! Но никто не засмеялся, они вспомнили, как в прошлый раз Клебер сидел в тюрьме и она две недели пробыла одна-одинешенька…
Рассмеялся только Поль. Но он-то ничего не знает.
Старуха бросила на него укоризненный взгляд. Какие у нее при этом были глаза!..
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Рыба, устрицы, ракушки
— Ты спрашиваешь, когда мы поедим? — говорит Анри. — Да чем раньше, тем лучше. Ведь у нас с тобой после обеда дел достаточно.
В кои-то веки гость, а приготовить завтрак некому. Вот досада. Полетта сегодня работает у своего мясника, у своей Жизели, — с огорчением думает Анри.
— Пойдем ко мне, товарищ. Перекусим, только предупреждаю — чем бог послал.
— Обо мне не беспокойся, — говорит Поль, — лишь бы червячка заморить…
Постараемся что-нибудь раздобыть, только удастся ли?
— Франкер, ты в нашу сторону? Покажи товарищу дорогу. А я тем временем забегу к Фредо, попрошу выручить меня.
— Ладно, провожу, мне не трудно! — И Франкер многозначительно подмигнул.
Фредо коммунист. У него в самом начале поселка Бийу лавчонка, он торгует рыбой и бакалейными товарами, здесь же помещаются столовка и пивнушка.
В тех случаях, когда в порт приезжает кто-нибудь из партийных руководителей, Анри или любой товарищ из федерации всегда может обратиться за помощью к Фредо. Он никогда не откажет и денег не возьмет. Больше того — он обидится, если не прийти к нему.
— Вот тебе рыба. Устрицы. Ракушки. Свеженькие, два часа тому назад еще находились на камнях. Бери, бери! Возьми побольше, а то не хватит. Ты подумай, вас двое мужчин, да еще Полетта, а она стоит любого мужчины… Минуточку…