Первый выстрел
Шрифт:
— Убили, убили! — завизжала Тая и побежала домой.
7
Ребята, кто схватив палку, а кто со сжатыми кулаками, угрожающе двинулись к побелевшему как снег Гоге, но Тимиш поднял руку, и они остановились.
— Возьмите монтекристо у этого болвана! Доигрался! — закричала Тата и, быстро подбежав к брату, выхватила пистолет из его одеревеневших пальцев и спрятала в муфту.
— Извини! Я не хотел… ехал задом, не заметил барьера… тряхнуло… Я нечаянно. Ты извини. Я уплачу!.. — бормотал перепуганный Гога.
Олекса уже
Юра сказал, что он сейчас же вынет пулю.
— Я сам, — отозвался Тимиш и, кряхтя от боли, принялся выдавливать пульку ногтями, но это не удавалось.
Девочки ахали, охали. Нина завязала рану чистым носовым платком и вместе с другими повела Тимиша под руки наверх. Тимиш упирался, но все же пошел. Гога совал ему «норвеги» с ботинками, просил прощения, но тот упрямо не хотел брать и посылал его к черту. Олекса все же взял коньки для друга.
На выходе из сада их встретили перепуганные женщины, спрашивали, где убитый. Тая уже успела навести панику. Все были очень удивлены бравым видом «убитого».
Теперь все только и смотрели на Тимиша, только и говорили с ним и о нем.
В доме Сагайдаков все тоже переполошились. В гостиной, где тетя Галя осторожно вынимала пинцетом пульку, смазывала и бинтовала ладонь, стало тесно от любопытных. Юра помогал маме поддерживать руку раненого. Тимиш не плакал, не стонал, только губы его кривились от боли.
Конечно, Юре очень хотелось быть на месте Тимиша, ставшего героем, он мечтал о такой же ране, просил на память пульку, но Тимиш не отдал. Юра с завистью думал и о Гогином таком замечательном маленьком монтекристо.
Взволнованная Лидия Николаевна, мать Гоги, отозвала в сторону Петра Зиновьевича, что-то ему сказала и сейчас же заторопилась. Через несколько минут Бродские уехали. При их проводах никем не было сказано ни слова.
Когда садились обедать, Петр Зиновьевич позвал к столу Тимиша и не столько расспрашивал его, сколько сам рассказывал всякую «бувальщину». Слушать его было очень интересно, потому что он немало поездил: был и в Средней Азии, и в Германии и знал много удивительных историй.
После обеда Петр Зиновьевич велел Тимишу передать матери, чтобы она завтра утром зашла к нему обсудить предложение Лидии Николаевны Бродской — та хотела уплатить за увечье.
— Какое там увечье! Присохне як на собаци! — Тимиш озорно улыбнулся.
— Ничего, пусть платит! Бродский достаточно богат, а его отец к тому же очень виноват перед твоей матерью… — Тут Петр Зиновьевич замолчал, а затем еще раз повторил, чтобы Одарка Васильевна обязательно пришла завтра. Что же касается мальчишеских угроз Гоги, то это чепуха! Гимназист будет теперь тише воды, да и свет не без добрых людей.
Юра пошел проводить Тимиша. Тот попросил его зайти сегодня-завтра к дядьку Антону и рассказать ему все, как было.
Дядько Антон старательно исправлял метчиком резьбу в старой гайке, зажатой в тисках, и, казалось, не слушал. Но как только Юра закончил, он сейчас же отозвался:
— Зря сболтнул Тимиш про саблю. Помещики сейчас лютые… Только сабля та старинная, не теперешняя. Ее чабан нашел там, где Дмитро Иванович древний курган раскапывал. Кто-то из копалей ее украл, богатую рукоятку отломил, а лезвие сунул в кучу земли. Две половинки клинка я тогда и выпросил у чабана. Он подтвердит. А Тимишу скажи — пусть занесет мне свои коньки, я лезо подправлю… чтоб не цеплялись.
— Тимишу я скажу. Вы не бойтесь, дядько Антон, я никому не скажу ни слова. А много сабель было в кургане?
— Много! Про то, что я получил куски сабли от чабана, говори всем.
— Дядько Антон, сделайте мне такой же пистолет, как у Гоги. Пожалуйста!
— Тут про два куска стали хотят на меня уряднику набрехать, будто то с сабли убитого казака, а если я начну пистолеты делать… Чи можешь ты понять, чем это грозит?! Та где тебе! Ну что ты на меня глаза пялишь! Не разумию я, как пистолеты делать, и все! Я лучше дам тебе из своей двустволки пострелять.
— Сейчас?
Дядько Антон засмеялся:
— Ишь какой скорый! Потерпи! Для тебя облегченный патрон приготовить надо, чтобы отдача, толчок после выстрела тебя не опрокинул. Да без дозволу батька на стрельбу не появляйся.
Ночью тучи просыпались снегом. От сильного ветра шумели деревья и гудело в трубе. Юра и Алеша печально смотрели на горизонт — небо опять отделилось от земли… Видно, не надо было откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.
Но горевать долго не пришлось. На носу были рождественские праздники, а в предпраздничные дни хлопот полон рот. После обеда мама объявила, что сегодня будут золотить орехи.
8
Наступил вечер. В столовой над столом зажгли большую лампу. Перед каждым положили маленькую толстенькую тетрадку, в которой между страницами бумаги лежали тончайшие золотые листки. Справа поставили чашку с водой, слева положили белую тряпочку. Возьмешь орех, насадишь его на заостренную спичку, окунешь, держа за спичку-хвостик, в воду, обожмешь орех тряпкой, положишь его на золотой листок и покатишь. Золотая пыль сама прильнет к ореху. Затем обернешь орех сухой тряпочкой, обожмешь, и на нем сразу золотом выступят все ребрышки и впадинки.
Растет на блюдце горка золотых орехов. Твой труд! Приятно! На елке будут висеть и «золотые яблоки». Правда, не те, которые Геракл добыл из сада Гесперид, а другие — «зимний золотой пармен».
Как только мама и тетя Галя с Ниной вышли, Оксана пристала к Юре, чтобы он позолотил ей лоб и нос. Юра охотно это сделал, а уши и щеки посеребрил — около мамы лежала тетрадочка с серебряными листками. Очень красиво. Ну, совсем разрисованная матрешка. Оксана рада. Любуется собой в зеркало. Вошла тетя Галя и страшно рассердилась. Даже удивительно, как часто она сердится. Она рассказала, что много лет назад одна царица велела позолотить двух детишек и выставить их на пьедесталах в саду вместо статуй. Дети от этого золочения умерли. Оказывается, кожа дышит через дырочки-поры, а золото эти поры закрывает. Оксана перепугалась и сейчас же выдала Юру. Нет, не умеют девчонки хранить тайну!