Пес и его поводырь
Шрифт:
С полкилометра их подвезли в кузове, потом грузовичок остановился. Пес спрыгнул вниз, за ним — Саша.
— Туда? — спросил он у водителя, имея в виду гору.
— Ага, — кивнул тот, предполагая свое.
Здесь все дороги ведут наверх. А вершина — вот она, рукой подать. Они выбрали тропу поближе к главному направлению и, естественно, ошиблись.
Дорога понемногу утончилась, приобрела качества тропы, от нее пошли капилляры, не тропы уже, а следы передвижения бесплотных существ. Чьи тропы заросли терновником?
Псу было нехорошо. На пароме он успел засосать пару банок пива, одну за другой. Саша отказался. Теперь он искоса поглядывал на своего работодателя и пациента. Пот ручьями, воду начал пить немедленно, значит, предстоит веселый день. Сейчас на жаре его подсушит, лапы потяжелеют, голова, хвост… Вышли поздно, но по рассказам подняться к вечеру до Панагии ничего не стоило. Потом заночевать, и утром наверх. Там Метаморфоза. Слово-то какое. Никогда не задумывался он о его сокровенном значении. Жил себе, никому ничего плохого не делал и вдруг, вот это животное. Кузьмолово дурацкое, а потом Салоники. Жутчайшее из жутчайств. Котопузы. Ну, да ладно. Бог не выдаст, свинья не съест. Там, на вершине горы, граница рая. Подпрыгнем и взлетим.
Крутая тропа обильно помечена мулами. На них албанцы возят наверх груз. Кому камешки, кому сухие строительные смеси, кому пайку. Албанцы здесь недавно. Раньше работу эту делали монахи… Теперь немножко можно платить албанцам, больше времени молиться. Хочешь сам тащить наверх элементы солнечной батареи — тащи. Хочешь куб кирпича — тащи. Но лучше займись другим полезным делом. Если албанцам не давать тяжелой и тупой работы, они найдут себе еще одно Косово. Славный трудолюбивый народец. Но, однако, отстроили половину Греции.
Поднимаясь и кружа, минуя пещеры и заброшенные строения, где человеку и на день остаться немыслимо, а что говорить о ночи или жизни, они потеряли первые силы и вышли к скиту. То есть Саша расходовал те силы, что реальны, а Пес те, что на виду. Там, внутри, спрятан генератор воли. Его, если надо, он расконсервирует. Саша об этом уже знал. А сдохнуть на горе ему не дадут, харей не вышел. Эту особую честь надо заслужить.
С виду садовый домик, огород, бочка для воды, и все бы ничего, если бы не находилось это все в каменоломне. То, что сегодня они на горе не будут точно, он понял. Они часа так два с половиной тому назад здесь уже были, на этом самом месте и тропа привела их вновь сюда.
Осторожно и бережно Пес сделал имитацию движения в сторону жилища. О том, что оно обитаемо, говорило хотя бы сохнущее бельецо на шнуре, подвязанные кусты помидоров и виноградная лоза вдоль забора. Монотонное пение молитвы. Значит, хозяин дома, вот только потревожить его трудно решиться. Наконец скороговорка внутри стихла, скрипнула дверь на штырях и толстой резине и высунулся монах.
Пес загомонил по-английски, по-гречески, движения руками проделал, жесты всякие, покивал головой. Это вам не стэйки заказывать и пиво. Это спрашивать про путь к истине.
Монах снова скрылся, опять раздалась молитва, теперь отчетливая. Наконец он вышел и знаками позвал за собой наверх. Минуты через три обозначилась тропа, круто уходящая вниз, к заливу.
— Панагия, Метаморфоза, — снова попробовал добиться инструкций Пес.
Монах ласково закивал головой и твердо указал вниз.
Они попрощались, и он исчез в терновнике.
— Это, брат, Катунаки.
— А идти куда он велел?
— К Анне. Но не наверх. Или путь заказан или дело к ночи. Он прав, пожалуй. Мы тут только к бесам угодим в объятия. Они в сумерки только и ждут, кого слопать.
Саша икнул.
— Ты икай, не икай, сегодня нам на горе не быть. Заказано.
Тропа шла на запад. Море необъяснимо возникало за поворотами на уровне глаз. Куст, камень, небо, море, куст. Внимательное солнце сопровождало их к скиту Святой Анны.
— Святая Анна, кто она?
— Сие мне не ведомо.
— Плохо. Святая праведная Анна — мать Богородицы. Тут ее стопа хранится. В девятнадцатом веке перенесли. Ей посвящен и соборный храм скита.
Над морем, чуть не на отвесной скале — кельи с плоскими крышами…
Тропа сворачивает направо и исчезает. И за поворотом — чудо. По склону хребта, как соты медовые, как игрушечные домики, террасы из калив и келий. Рощи лимонные и апельсиновые, и плоские крыши домовых церквей… Игрушечные крестики.
— Хочешь, Саша, здесь жить?
— Чего пристал, Пес?
Саша обиделся, на ровном месте балагурство оказалось неуместным. Гора вступала в свою власть.
В верхней части, как бы это назвать, не поселка же и не деревни, не населенного пункта… ну, как бы там ни было, возвышался главный храм. Почти на обрыве с трех сторон — стена из серого камня. Рядом с храмом над пропастью нависло красное здание. Они стали спускаться по горной тропе в тени деревьев. Жара и кустарник остались наверху. Красное здание оказалось архандариком. Молодой монах, веселый, кофе варит на плите, лавчонка открыта, у стены, в тени — мужики. Не паломники. Работяги. И не греки.
— Албанцы, — поясняет Пес, — а кто же еще?
Во дворе, под ясным афонским небом их пригласили за стол. Яйца, оливки, хлеб, яблоки, кофе. Саша достал из рюкзака баллон с остатками рицины, Пес кивнул. Вышло по кружке. Монах посмотрел укоризненно, и они быстренько выпили.
— Все. До возвращения с вершины сухой закон, — объявил Пес.
— Кто-нибудь нацедит из баклажки наверху — и нарушишь.
— Если только туристы. Немцы. Но я с лютеранами не пью.
— Я запомню.
Свет волшебный, свет ласковый от разноцветных огоньков лампад и свечей. Как праздничная елка в сумеречной комнате. Как в детстве. Пес с Сашей приложились к иконам, припрятались в свободных стасидиях. На клиросе прибавили огня. Пошла всенощная. Запели греки. Поплыли струи кадильного дыма. Зазвенели бубенцы кадильницы…
Сашу подхватили прозрачные шестерни времен. Он отчетливо загрустил. Немного погодя Пес вывел его из храма. Вставать нужно было рано, требовался отдых. Тем временем во дворе архандарика пили бесконечный кофе албанцы, греки и еще абы кто. Много всякого народа перемещается по горе. Если они здесь, значит, так нужно.