Пёс имперского значения
Шрифт:
— Ну и чего он сказал? — Изя, доедающий двенадцатую отбивную, каждая на половину сковородки, в буфете минского вокзала, на минуту оторвался от увлекательного занятия. — Поможет?
Лаврентий устало плюхнулся на стул, вяло отмахнулся, и припал к запотевшей кружке с пивом. Видно было, что разговор дался ему не так-то и просто. На второй уже перевёл дыхание, промокнул губы громадным клетчатым платком, прислушался к внутренним ощущениям, и кивнул, блеснув залысинами.
— Без проблем. Я же говорил — свой человек.
— А чего взамен? — проворчал Израил, подвигая Палычу блюдо со свежеотваренными раками. — Или я не знаю Сагалевича?
— А я не знаю! — похвалился барон фон Такс.
— Счастливец, — хмыкнул Берия. — Ты прав, товарищ Раевский. Просит, паразит.
— Что?
— Так, малость одну. Его племяннику срочно понадобился выход к Чёрному морю.
— А кто у него племянник? — Изя подпёр щёку рукой, и в ожидании ответа поигрывал погрызенной рачьей клешнёй.
— Он галицийский каган.
— Понятно объясняешь…. Ему — точно нужно. Так ты чего ответил? Послал?
Лаврентий взмахом руки попросил официантку сменить кружки, и улыбнулся невинной и кроткой улыбкой, от которой падали в обморок крокодилы в зоопарке.
— Я дал принципиальное согласие, — Палыч насладился произведённым эффектом. — Граница с каганатом пойдёт по правому берегу реки Прут, до впадения её в Дунай, а так строго на юг, до моря.
— Постой, но ведь там Румыния, нет?
— А нам есть какая-то разница, что там было раньше? И потом, это уже не наши проблемы и головная боль — есть на карте Румыния, нет ли её…, - и повторил, принимая с подноса свежие кружки. — Какая нам разница?
Нет, определённо, эти два товарища скоро сведут меня с ума. Если быть точнее, то два с половиной, потому что они и барона постепенно превращают в такого же прохвоста. Ну где же это видано, чтобы вот так, походя, попивая пиво с раками, перекраивали карту Европы? Да, не спорю, и самому приходилось порой решать судьбы мира в походных условиях, но там хоть антураж был соответствующий. В раскинутом шатре, под развёрнутыми знамёнами, под барабанный бой, грохот пищалей и мушкетов.
Или в бане, когда выйдешь из парилки весь распаренный, с берёзовыми листочками, прилипшими, хм…, допустим к плечу. А тут и денщик встречает с чарочкой на подносе, и рука его в белой перчатке предупредительно так вилочку держит с наколотым на неё огурчиком. Лепота! И такая ясность и пронзительность мысли образуется, что раздвигаются границы мироздания, познаётся промысел Божий, а границы государственные приходят в равновесие сообразно ему.
Но не в пивнушке же привокзальной такие дела решать? Понимаю Изю — как был авантюристом, так им и остался. Но Лаврентий Павлович? Не солидно, право слово.
— Чего загрустил, Гаврила Родионович? — развеселившийся напарник хлопнул меня по плечу.
— Ты что творишь, зараза? — заорал на Израила Лаврентий, растерянно наблюдая как пиво, плеснувшее из моей кружки, растекается по его галифе.
На шум начали оборачиваться другие посетители буфета. Они и раньше с любопытством поглядывали в нашу сторону, будто никогда генералов не видели. Или три генерал-майора в одном месте, это уже слишком много? Может быть стоило одеться как-то иначе?
— Тихо! — я грохнул кулаком по столу, требуя внимания. И получил его с избытком, так как столешница с треском разломилась пополам, ножки разъехались в стороны, как у неподкованного коня на молодом льду, и под жалобный звон бьющейся посуды всё это великолепие разлетелось по полу.
— Трындец! — Изя грустно констатировал факт вопиющего вандализма, грустно провожая взглядом недопитое пиво, отправившееся в последний путь. — Сейчас что-нибудь патруль вызовет, и нас заметут. Прямо как молоденьких лейтенантов, устроивших дебош в общежитии медицинского училища.
— Ты ещё вспомни, как тебя в двенадцатом году жандармы вокруг Смольного института гоняли.
— Так не догнали же, — Раевский даже зажмурился от приятных воспоминаний, и на лице его появилась глупая блуждающая улыбка.
Видимо у товарища Берии было меньше подобных случаев, или прошлая жизнь заставила научиться осторожности, только он первым заметил опасность, о чём и не преминул сообщить:
— Они уже здесь.
— Кто, жандармы.
— Нет, патруль. Барон, немедленно выбрось эту дубину!
Фон Такс послушно выпустил из рук ножку от стола, которой только что вооружился, но уточнил:
— А почему?
— Это же не немцы какие — свои. А своих нужно бить аккуратно, дабы не нанести ущерба обороноспособности страны.
— А они?
— Что они? Будут нас арестовывать.
— За что, Лаврентий Павлович?
— За разврат, за пьянство, за дебош.
— Позвольте, но к первому пункту культурной программы мы даже не приступили.
— Без разницы, барон. Нам в любом случае нельзя попадаться. Секретность, мать её.
Я притянул за рукав стоящего рядом Раевского.
— Изя, постарайся внушить ему что-нибудь, а я щит невидимости поставлю.
Израил недовольно фыркнул и дёрнул рукой:
— Да надоели мне твои щиты. Жить хочется, понял? Нормальной жизнью…, - он сделал шаг навстречу начальнику патруля. — О, здорово, лейтенант! Давай-ка, быстренько организуй тут уборку, а потом нам ещё пивка принесёшь. Понятно?
Опешивший от странных требований офицер помотал головой, отгоняя наваждение, и попросил:
— Предъявите документы, пожалуйста.
Мой напарник в ответ радостно улыбнулся, и закричал на весь буфет:
— Это ты кого сейчас козлом назвал?
Лейтенант недоумённо обернулся, выискивая среди своих подчинённых того, кто подходил бы под это определение. Не нашёл, и принялся осматривать остальных посетителей. И только через несколько минут до него дошёл смысл опережающего время юмора. Начальник патруля грозно сдвинул брови, сердито засопел, и схватился за кобуру. Двое сержантов за его спиной медленно потянули с плеча винтовки.