Пёс имперского значения
Шрифт:
Утомлённый долгим ожиданием и летним солнцем, плуковник даже сладко задремал. Нежный тёплый ветерок, пробирающийся вдоль опушки, приносил запахи масла, бензина, и летнего сортира, отчего кузнечики, облюбовавшие командирский нос в качестве трамплина, неоднократно падали в обморок. Но напряжённые нервы расслабились, переложив всю ответственность на умудрённого жизнью сетника, и ничто не могло нарушить покойный сон командира полка. Разве только пан Фердинанд, который на четвереньках выполз из палатки, поднялся покачиваясь, и по замысловатой траектории отправился докладывать об успешном выполнении миссии. Но подлый муравейник выскочил из травы неожиданно, да так неудачно, что пан Бомжик, споткнувшись, упал на Штоцберга, изобразив двусмысленную позу.
— Ах, пани Мартина, вы такая шалунья! — пробормотал плуковник сквозь сон и открыл глаза. — Сетник, что вы себе позволяете?
— Прошу прощения, — извинился Фердинанд. — У меня и в мыслях ничего не было. Но позвольте, пан командир, какая Мартина? Разве вашу жену зовут не Франтишкой?
— Причём тут моя? Я про вашу…, Впрочем, это к делу не относится. Удалось договориться?
— Так точно, вылет сегодня в девять часов вечера.
— Фу, не надо икать в мою сторону…. А ревизия?
— Уже закончена, сейчас начнут собирать самолёты обратно.
— Вы молодец, пан сетник. И дорого нам обошлось всё это?
— Нам нет…. А вот военному министерству будет выставлен счёт за аренду аэродрома, техники, прочего имущества…. Вот только заправку придётся производить за наличные.
— Не понял, поясните, что за счёт?
— Ну как же? Вы же сами подписали документы о передаче полка в собственность господина Циммермана.
— Когда?
— Недавно. Когда ещё застрелиться хотели.
— Ой вэй! — Штоцберг схватился за голову. — Я и сейчас хочу! Вы не одолжите пистолет, пан Фердинанд? Один патрон я оплачу.
— Да не стоит так переживать и убиваться, пан плуковник. Господин Циммерман клятвенно заверил, что в его полку жалованье будет увеличено минимум в два раза. И звания тоже.
— И звания в два раза?
— Нет, дадут очередные. А мне — через одно, сразу подплуковника.
— Пожалуй, я подожду стреляться, — пан Иоганн задумчиво почесал длинный нос, спугнув последнего кузнечика. — Жизнь-то налаживается! За это нужно непременно выпить.
— А вылет? — уточнил пан Бомжик, стараясь удержать равновесие.
— Боитесь, что в воздухе остановит полиция?
— Нет, но….
— Возражения не принимаются. Я тоже полечу!
Знамя полка гордо и смело развевалось на правом фланге, как ему и положено. Да, положено развеваться, и это уже проблемы знаменосцев — обеспечить процесс развевания. Стройности шеренг могла позавидовать любая гвардия, если бы не сетник Бомжик, регулярно выпадающий из стоя несмотря на все старания сослуживцев его удержать. Впрочем, пана Фердинанда быстро затолкали куда-то назад, и больше не обращали внимания на подобные мелочи.
Слух о грядущем повышении жалования успел уже облететь всех, вызвав небывалый энтузиазм, и господина Циммермана, появившегося на наспех сколоченной трибуне рядом с плуковником, встретили радостными криками и бурными аплодисментами, переходящими в овацию. Новый владелец полка расчувствованно поклонился, едва не сверзившись через невысокое ограждение, и поднял руку, требуя тишины.
— Здравствуйте, дорогие мои мальчики и девочки! — начал свою речь Циммерман. — Братья и сёстры!
— Простите, — шёпотом подсказал Штоцберг, — но в полку нет женщин.
— Спасибо, — ответ прозвучал так же негромко. — Я знаю.
Главный ревизор высморкался, отчего его последующие фразы зазвучали громче и отчётливей.
— Да, воины мои, вы не ослышались — братья и сёстры. Проклятый демократический режим, который вот уже пятнадцать лет смотрит на вас с пропеллеров этих самолётов, угнетает настоящих мужчин и в этом плане! Скажем своё веское и решительное "нет" проискам мировой закулисы. После успешного выполнения задания я сам лично позабочусь о вас, дети мои! Да!!! Дружная боевая семья нуждается в пополнении! Фотографии будущих сестёр и прейскуранты на степень родства будут сегодня же вывешены возле штаба.
Под одобрительный гул строя, прерываемый восторженными рукоплесканиями, господин Циммерман умилился проникновенности собственной речи, вытер непрошенную слезинку в уголке глаза, и продолжил:
— А сейчас Родина в опасности! Пусть не совсем наша, и не совсем в опасности, но этим нас не смутить! Да, пока ещё нежити топчут чужие пажити, но это не повод сидеть сложа руки! Страшный враг стоит на пороге, дадим ему адекватный и симметричный отпор! Ура, товарищи…, пардон, господа!
— Ура-а-а-а!!! — разнёсся над аэродромом воинственный клич.
— Мы летим бомбить большевиков? — уточнил плуковник.
— Зачем? — чёрные глаза владельца полка на краткий миг утратили мировую скорбь и стали удивлёнными.
— Но пан подмаршалёк, рассказывая о задании, упоминал именно об этом.
— И надо было слушать старого дурака, пан Штоцберг? Зачем Вам оно? Будете наносить удары по Румынии…
— А они чем провинились? — но тут плуковник вспомнил то чудо авиационной техники, на котором предстояло лететь, и согласился: — Действительно сволочи. Но постойте, у нас же нет общей границы?
— Разве? — господин Циммерман уткнулся носом в любезно предоставленный планшет с картой. — А это что?
— А это Венгрия.
— Да? Странно, первый раз слышу про такую страну. Пан Иоганн, Вам нужна Венгрия?
— Мне лично? — удивился Штоцберг. — Нет.
— Как хотите, тогда заберу себе. Распишитесь, пожалуйста, здесь, что не возражаете.
Маленький самолётик затерялся в ночном небе, неравномерно завывая и позвякивая доживающим последние минуты двигателем. И то чудо, что вообще долетел в такую даль. ИАР-27 считался машиной неприхотливой и надёжной только при неотлучном пребывании его на земле. Что произойдёт при попытке преодолеть на нём больше трёхсот километров, предсказать не брался никто. Но, тем не менее, самолёт долетел, отбомбился по заданным целям на румынской территории, и сейчас пытался вернуться домой, подгоняемый попутным ветром. В чём ему помогал опытный штурман, постоянно доливающий бензин из канистры.