Пёс
Шрифт:
Но обвинителя не так просто оказалось обвести вокруг пальца. На каждое заявление бывшего руководителя «Аненэрбе» о собственной невиновности в том или ином преступлении, он с глубочайшим удовлетворением от хорошо проделанной предварительной работы доставал из пухлой папки очередной документ, уличающий подсудимого в лжесвидетельствовании. В какой-то момент Зиверс понял, что все его старания выйти сухим из воды — напрасны. Его никто не спасет, ни соратники по партии, ни друзья, ни даже сам Господь Бог, в которого Вольфрам уже давно не верил. Это конец. Конец всему: планам, амбициям, будущему, жизни… Осознав
— Ваша честь! — решительно обратился он к председателю звенящим он напряжения голосом. — Я вынужден просить Трибунал, разрешить мне сделать личное признание!
Джонс удивленно взглянул на обвиняемого — он не ожидал такого поворота событий.
— Трибунал считает, что вы можете говорить в этом отношении все, что хотите! — ответил Зиверсу председатель.
Но представитель обвинения неожиданно возразил:
— Я бы хотел заявить, милорд, что у меня есть еще вопросы, которые я хочу задать свидетелю!
— Пусть он делает свое заявление сейчас, — после секундной паузы решил председатель.
— Хорошо, милорд! — недовольно произнес Джонс, всеми силами пытаясь скрыть охватившее его раздражение. — Свидетель, вы готовы сейчас сделать свое признание Трибуналу?
— Да! — по-военному коротко ответил Зиверс. — Я вступил в партию, так и в СС только как видный член тайной организации Сопротивления, получив от нее задание. Именно мой пост в «Аненэрбе» давал мне возможность вести подпольную работу внутри нацисткой системы…
— Постойте, свидетель, — резко прервал Зиверса обвинитель, — когда вы сказали « движение Сопротивления», я не совсем вас понял. В каком «движении Сопротивления» вы участвовали?
— Я имел ввиду тайную организацию, возглавляемую доктором Хильшером{}, - уточнил Зиверс.
При упоминании Хильшера Джонс вздрогнул, что не укрылось от штандартенфюрера, продолжающего говорить:
— Хильшер был задержан Гестапо в связи с событиями 20 июля, и просидел в тюрьме продолжительный срок. Но это не то, о чем я хочу рассказать…
Джонс неожиданно занервничал и принялся бесцельно перебирать лежавшие перед ним бумаги.
— Настоящие цели «Аненэрбе» определяла не нацистская партия, как, наверное, думают все здесь присутствующие, — на одном дыхании произнес Зиверс, — а тайное общество…
— Я не знаю, милорд, — беспардонно перебил подсудимого Джонс, — желает ли Трибунал заслушивать далее этот бред! Мне кажется, что это скорее попытка уйти от признания, чем признание!
— Но я сейчас собираюсь
— У меня еще есть много вопросов, которые я хочу задать этому свидетелю! — Джонс не давал возможности Зиверсу произнести еще хоть что-нибудь.
— Господин Джонс, Трибунал с вами согласен, — бесстрастно произнес председатель, — продолжайте ваш перекрестный допрос. Если свидетель желает что-нибудь добавить, Трибунал заслушает его в конце заседания.
Зиверс ошеломленно замолчал. Ему не дали возможности пролить свет на истинное положение вещей в «Наследии предков». Такое поведение обвинения могло означать только одно — тайными исследованиями общества заинтересовался кто-то из союзников-победителей Рейха. И они не заинтересованы, чтобы правда о «Предках» стала достоянием широкой общественности. А раз так, закончить свое признание ему не позволят. Зиверс вновь съежился на скамье подсудимых — боевой задор куда-то испарился. Больше о докторе Хильшере штандартенфюрер не вспоминал.
Каменные стены одиночной камеры сочились влагой и могильным холодом. Нынешней ночью Зиверс чувствовал его каким-то обострившимся чутьем. За время, проведенное в тюрьме с момента вынесения приговора, Вольфрам уже свыкся с мыслью о скором расставании с жизнью. Привык чувствовать бесплотное присутствие в камере демонов смерти, караулящих его грешную душу. Временами ему казалось, что он уже мертв и похоронен, а толстые могильные черви глодают его бренное тело. Щелкнул отпираемый немногословным толстым охранником замок камеры.
— Последний ужин? — не вставая с лежанки и не открывая глаз, поинтересовался узник. Если так, то до казни, назначенной Трибуналом, оставалось не более двенадцати часов.
— Ты ошибся, Вольфрам! Надо всегда надеяться на лучшее! — произнес до боли знакомый голос.
Зиверс резко вскочил на ноги, но, почувствовав слабость, вновь рухнул на лежанку. Протерев дрожащей рукой глаза, эсесовец завозился на жестком ложе, пытаясь привести неожиданно ослабшее тело в вертикально положение. Наконец он уселся на лежанке, уперевшись спиной в шершавую холодную стену.
— Фридрих? — до сих пор не доверяя собственным глазам, выдохнул Зиверс. — Но как?
— Так, — односложно ответил Хильшер, проходя в камеру.
Он подошел к лежанке и остановился. Несколько бесконечно долгих секунд они смотрели друг другу в глаза. Первым сдался Хильшер.
— Прости, старина, — прошептал он, бережно опуская на пол сумку, которую сжимал в руках. — Я ничего не смог сделать для тебя.
Он тяжело вздохнул и уселся на нары рядом с Зиверсом.
— Я думал, что смогу повлиять на решение Трибунала… Но я где-то просчитался… Мои силы уже не те…
— Не надо извинений, — глухо отозвался штандартенфюрер, — это я должен просить у тебя прощения. Я… Я — предатель! Ведь я чуть было не поставил под удар всю нашу работу! — голос Вольфрама окреп. Последние слова он прокричал в промозглый полумрак каземата.
— Да, — согласился Фридрих, — и львиную долю своих сил я потратил на то, чтобы закрыть тебе рот.
— Как тебе удалось повлиять на Джонса и остальных? — Зиверс постепенно оживал, присутствие рядом верного друга, соратника и учителя вселяло в него пускай зыбкую, но надежду.